Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да… - стр. 55
( … моим глазам придали параллельность, но в левом резкость так и остался сбитой.
При проверках у окулистов я не могу различить их указку, или палец, направленные на значки проверочной таблицы.
Впрочем, как выяснилось, жить можно и с одним рабочим глазом.
Косины у меня не осталось вовсе, правда, выражение глаз не совпадает; особенно если на фотографии их поочерёдно загораживать пальцем: любопытство во взгляде правого сменяется мертвяще отмороженным равнодушием левого.
На портретах некоторых киноактёров я подмечаю такое же разночтение и думаю: их тоже что ли от косоглазия лечили, или некие потусторонние силы следят за миром через их левый глаз?..)
И снова пришло лето, но в волейбол уже никто не играл, а на месте площадки под Бугорком забетонировали два квадрата для игры в городки и провели соревнование.
Обитые жестью палки бит несколько дней хлёстко жахкали о бетон, вышибая из квадратов цилиндрики деревянных городков, и врезались в песчаный склон Бугорка.
До меня, как обычно, известие дошло с опозданием, но я успел на финал – единоборство мастеров, которые даже с дальней позиции умели выбить наисложнейшую из городошных фигур – «письмо» – всего тремя бросками, а на «пушку», или, там, «аннушку-в-окошке» больше одной биты не тратили.
Турнир закончился, а бетонные квадраты остались, где мы, дети, продолжили игру обломками окольцованных жестью бит и повыщербленными городками, но нам и этого хватало.
Площадка перед Бугорком, даже затерявшись в чаще вымахавших кустов полыни, служила местом наших встреч.
Если, выйдя во двор поиграть, видишь, что нет никого, иди к Бугорку – ребята точно там.
И мы не только играли, но и делились друг с другом знанием мира: вот эта трава без листиков называется «солдатики» и она вполне съедобна, как и щавель, но только простой, а не «конский» щавель.
Белую сердцевину из длиннолистых зелёных растений на болоте тоже можно есть, просто надо очистить – на, попробуй!
Мы знали каким именно камешком нужно ударить в какой, чтоб сыпанула струйка бледных искр – бить нужно кремнем в другой, мутнобелый, который после удара пахнет неприятно-зовущим запахом прижжённой куриной кожи.
В общении и играх мы познавали мир и самих себя.
– Поиграем в прятки?
– Вдвоём не игра.
– Щас двое ещё подойдут с болота.
– А зачем пошли?
– Дрочиться.
Я не знаю что такое «дрочиться», но из невразумительного всхрюка, с которым мальчики обычно произносят это слово, мне понятно, что оно, не знаю что, чем-то нехорошо и неправильно.
Всю свою сознательную жизнь я был поборником правильности, любое отклонение от неё, всё, что не так как надо, мне против шерсти.
Если, скажем, великовозрастный поросёнок с наглым визгом сосёт вымя коровы, то меня так и подмывает их разогнать.
А корова тоже хороша – стоит себе, такая вся безропотно покладистая, будто не знает, что молоко предназначено только телятам и для людей!
Вот почему, когда со стороны болота явились упомянутые двое с неясными улыбками и травяными веничками в руках, неизвестного мне назначения, я, подбоченясь, делаю выговор в виде вопроса:
– Ну, что – подрочились?
И тут я узнаю, что борцам за правильность иногда лучше помалкивать.
Обидно, всё-таки, что я такой слабак и что так запросто можно меня свалить в нежданной драке…
В футбол ребята играли на травянистом поле между Бугорком, мусоркой и кюветом дороги вокруг кварталов.