Художники - стр. 20

Теперь не поклониться.

Рульда молча смотрела на мужчину. Который молча смотрел на нее. И взгляд его казался ей полным презрения.

Да, вот что к ней всегда испытывали. Все. Даже бабка, наверное, питала презрение, она же не родная ей была. Так и не смогла стать родной внучкой. И девушки на кухне питали презрение. И стражники. И стражник.

У Рульды на глаза стремительно бросились слезы.

Она всхлипнула, чтобы их отогнать – а то, негоже. Но правитель уже давно прошел мимо.

Девушка обхватила мешок, сцепив руки в локтях. Тело внутри отозвалось болью. Воспоминания принесли в голову ту же боль. Девушка закрыла глаза и уткнулась в мешок.

Алиса. Теперь я узнала, какая у тебя была болезнь.

Олег ужасно нервничал, чем очень нервировал меня. Сколько мне ни прикладывали лед к лодыжке, сколько ни давали каких-то лечебных средств, ничего не помогало. Боль прошла, но ходить я не могла.

– Завтра мы должны быть в столице. Это очень срочно!

Я мрачно взглянула на часы, с деревянным циферблатом, где стрелка в виде петушка показывала три дня.

– И мы успеем, непременно.

– На машине доедем в два счета, – он не слушал меня, но я вовремя удивилась – на машине? – Ходить ты не можешь. Да и долго. Так что просто не рыпайся там.

Я, не удовлетворившись, заерзала на стуле.

– У вас есть машины? Какие?

Он сначала смотрел на меня, не мигая, – даже не знаю, о чем он думал, – а потом подошел к окну и раззановесил.

– Смотри.

По тротуару ходили люди в странных шляпах и пестрых одеяниях, которых я даже в училище никогда не видела. Ну, ладно, не в очень пестрых, и шляпы носили не все.

Машин не было.

– Они не по расписанию ходят, – заметил Олег и вышел из комнаты.

Он определенно стал каким-то нервным. И молчаливым.

Когда бармен отпоил нас алкоголем, я задремала – на самом деле, просто забылась от боли, которая срослась с существом, – меня отнесли куда-то, несли, я помню, как спотыкались… Были мы теперь в каморке, которой владел какой-то Олеговый знакомый. Знакомый так на нас смотрел… В общем, я была совсем не против унести отсюда ноги. Вот только сама я это сделать не могла.

К пяти дня парень принес колбасы и немного булки.

– Вставай. Пошли.

– Я не могу идти.

– Прекрати из себя неженку строить.

– Я не могу идти, – угрюмо повторила я и тяжело на него воззрилась. – Сам попробуй с такой ногой.

– А я ходил, – сказал он, но я взгляд не отвела.

Он вздохнул и сел на стул, перевернув его прежде спинкой.

– Кто из нас хвастался творчеством?

– Ну, я.

– Какая ты сегодня скромная.

– Если не знаешь, как это работает, то не указывай мне, что делать.

– Ты указывала мне, кому умереть первым, – лязгнула в его глазах сталь.

Я отвернула голову.

– Я не могу делать это просто так. Мне нужна ручка, бумага. И это не все. Не все написанное исполняется сразу. И писать надо тщательно: зная все детали и тонкости. Иначе грозишься навредить. Я вот в хирургии не разбираюсь.

Он откинул корпус назад, довольно неприятно смерив меня взглядом, да еще и руки скрестив.

– Интересненько, в каких видах ты мою смерть представляла. Для этого знание медицины не требуется?

Я чуть было не буркнула лишнее…

Он встал и поставил стул на место.

– Жри, а потом идем. Захочешь – встанешь. Я тебя нести не собираюсь.

«Можешь здесь меня бросить», – я вздохнула, вонзая зубы в бутерброд, благодаря бога, что никогда не умела вести себя как женщина, и эта фраза из моих уст не вырвалась.