Хрущевка княжны Соколовской - стр. 6

Марина домывала пол, выложенный плиткой со множеством трещин. Да и стены, от которых местами отвалилась краска, оптимизма не добавляли. И все же чистота несколько скрашивала бедность этого места. Еще бы почерневшие швы между дощечками плитки глаза не мозолили – и было бы замечательно. Но что имеем, как говорится.

Похвалив Марину за старания, я вернулась в комнату. Наклонилась к ведру, и вдруг пол взбрыкнул, как норовистый жеребец. Я почувствовала, что заваливаюсь на бок, но упасть мне не дала вовремя подоспевшая Марта.

– Ты все-таки приляг, отдохни, – сказала она, помогая мне добраться до дивана. – А на кухне и в комнате мы сами закончим.

Я бы хотела возмутиться, но сил не осталось даже на пару слов. Пришлось подчиниться упорным попыткам младшей сестры укрыть меня пледом. Отметив про себя, что диван надо или выбить, или пропылесосить, или – если не получится очистить – выбросить к чертовой матери, я закрыла глаза.

Думала, что сразу усну, но оставалась бодрой. И невозможность пошевелить даже пальцами из-за накатившей слабости вскоре привела к тому, чего я так сильно боялась: я начала размышлять обо всем, что со мной сегодня произошло.

Я не слишком отчетливо, но все же помнила свою прошлую жизнь: много работы, мало развлечений. Однушка в новостройке в ипотеку, серия неудач в личной жизни. Деньги – вот все, что волновало меня. Две работы и подработка. Кажется, я что-то кому-то рассказывала, что-то писала и редактировала, но попытки вспомнить, какой профессией владела, на кого училась и как складывался мой карьерный рост, потерпели полный крах.

Помнила, что средств на жизнь хватало. Но больше – ничего. Ни увлечений, ни друзей, все мое существование поглотила работа, похожая на панический забег хомяка в колесе. Иногда – книги или посиделки в баре с немногочисленными знакомыми, спортзал, но, кажется, все это без особого удовольствия, «потому что надо».

При попытке вспомнить более ранние годы перед глазами мелькали только обрывки: целый шкаф, забитый книгами, в старой комнате с ковром на стене. Какой-то спорт – бег, кажется. Собственный громкий смех, проселочная дорога под колесами велосипеда и радость от того, что город остался где-то позади. Сами по себе воспоминания казались милыми, но их омрачало осуждение, которое покрывало все детство как сеть липкой паутины. «От бега ноги будут некрасивые», «лучше бы погуляла с подругами, чем целями днями с книжкой сидеть», «опять порвала штаны, пока каталась в лесу» – сколько бы ни пыталась, не могла вспомнить ни одного хорошего слова в свой адрес и стыд из-за того, что не могу быть такой хорошей, какой хочет видеть меня мама.

Теперь, оглядываясь назад, я без труда поняла, что моя взрослая жизнь стала такой пресной из-за бессознательной боязни осуждения. Все у меня было «как у всех» – ни меньше, но и, увы, не больше. Тогда я этого не чувствовала и казалось, что делаю все правильно. Я не понимала, почему на душе так тоскливо и пусто, но не настолько, чтобы покончить с собой. Так что же случилось? Почему я… умерла? Откуда-то о том, что именно умерла, я знала совершенно точно.

Видимо, я все же задремала, и пробуждение оказалось далеко не самым приятным. Голова гудела, будто на нее надели медный таз и хорошенько ударили по нему палкой, по телу расползлась мерзкая слабость.