Хроники ржавчины и песка - стр. 38
Прислонившись спиной к стенке трубы, Лара закрыла глаза и вытащила из ушей затычки.
Потом мы кивнули друг другу и, одновременно задержав дыхание, сняли старые маски и быстро надели новые.
– Ты ведь не вдохнул последний выхлоп развалюхи?
Я тоже вынул затычки:
– Нет.
– Все еще слышишь корабль?
Доносилось лишь слабое гудение.
– Еле-еле.
– Он умер почти сразу – значит, был в очень плохом состоянии. Но так получается не всегда.
Для защиты мы взяли лекарства и яды, маски для носа и рта, затычки для ушей, но ничего такого, чтобы избавиться от страха, у нас не было. Я проглотил почти сорвавшийся с губ вопрос: «Зачем мы сюда пришли?»
Вытащил блокнот и вышел под дождь. Грохот капель по гнилым корпусам кораблей был просто адским: Кхатарра превратилась в чудовищный резонатор, пропитанный водой и туманом.
Я повернулся и увидел пять огромных букв, написанных на круглом дымоходе: О Б Р Е Д.
Обойдя трубу, обнаружил еще две буквы на небольшом расстоянии друг от друга.
Записал их и спрятал блокнот во внутренний карман куртки.
Вернулся в трубу. Сидя на полу, Лара рылась в одной из сумок.
– Эта штуковина называется Робредо.
Сестра подняла голову. Она нашла, что искала: свисток. Бросила мне:
– Придется разделиться, но у нас должна быть возможность позвать друг друга. Если что-то случится – свисти.
Поднеся свисток к губам, я медленно в него подул.
Пол задрожал.
Толчки.
Лара прислушалась. Приложила руку к стенке трубы и сосредоточилась.
Потом передвинула ладонь повыше.
– Не могу определить. Нужно потрогать где-нибудь еще – здесь уж слишком все закопченное, я чувствую только пепел и сажу.
Накинув сумку на плечо, Лара вышла на палубу:
– А здесь слишком сыро, вот блин!
Марчело принялся распутывать завязки на мешке. Если они используют лишнюю наживку, уж точно не разорятся.
Вдруг те таблетки, которые Лара выпила на всякий случай, снизили ее чувствительность? Марчело достал серую мышку, крепко сжимая ее в кулаке:
– Мы же можем потратить наживку, да?
Лара скривила губы. Это означало «да».
Привив яд, парнишка выбросил шприц за борт; вдалеке послышался звон разбитого стекла. К черту экономию!
– Надо найти, куда бы положить наживку.
Длинная узкая палуба с сохранившимся местами фальшбортом все еще была в довольно неплохом состоянии. Исхлестанная ливнем, она блестела, будто это и не заброшенная развалюха. Если не считать пары белесых подтеков (не похоже на разводы от соли), ни признаков разложения, ни пятен ржавчины здесь не было. Но вся палуба завалена дохлыми чайками, превратившимися в неподвижные скульптуры из позолоченного металла.
– Как странно, – произнесла Лара несколько минут спустя. Уж слишком много птиц – видимо, в обломках свила гнезда целая колония.
Девушка внимательно осмотрела тыльную сторону ладоней. Дрожи нет, подозрительных пятнышек тоже. Птицы, похоже, умерли уже давно, но по какой-то причине – может, потому что на палубе много соли, – трансформация не закончилась: не все перья превратились в металл – часть их по-прежнему покрывали тела птиц, часть, совершенно мокрые, валялись на палубе.
Лара перевела взгляд на мутное море. Робредо, погруженный в воду меньше чем на треть, был накренен на левый борт градусов на двадцать. На одной из нижних палуб громоздилась решетчатая башня, которая протыкала рядом стоящий остов как консервный нож; объятие кораблей вовсе не выглядело дружеским.