Хроники порочных королев. Лаура. - стр. 4

- Нет, Ваше Величество! Отец недавно скончался, наделав кучу долгов! – заметил слуга. – Матушка умерла четыре года назад.  Так что девушка – сирота! У нее действительно безвыходное положение! Не будьте слишком суровы к ней!

- Чтоб вылезть с ямы долговой, давайте торговать собой! Красотка развела колени – простили все без промедленья! Как это низко! Нету сил! – пропел Энцо, подавляя смешок. – Кто бы мне за это долг простил!

Я вздохнула, посмотрев в игривые глаза, а менестрель тут же склонил покаянно голову.

- Молчу, молчу! – тут же спохватился Энцо, прижав к груди лютню. –  Простите великодушно поэта простодушного!

Я вскинула голову, перечитывая корявый донос. Ну что ж…

- Я – не сурова. Я – справедлива! Пороть ее! Родители не пороли, значит, придется нам пороть! – заметила я, отдавая донос страже. – Я хочу, чтобы она навсегда забыла о похоти! Сначала она предлагает себя, потом чувствует, что без мужчины уже прожить не может, потом становится на путь шлюхи… Мы спасем ее от ее же будущего! От тюрьмы и казни! Я давно заметила, что стоит девице встать на путь порока, как она уже не может остановиться!  Я искореню это зло с моих земель!

- Да, Ваше Величество! Пороку, разврату и похоти нет места в нашем королевстве! – выкрикнул кто-то из придворных, а его все дружно поддержали.

- Верные слова, - с улыбкой заметила я, глядя на закрытые черные платья. – Оголение прелестей, провокационное поведение, кокетство и жеманство – вот главные преступления! Кто следующий?  

- Мятежник-поэт! Нарядился в маску и кричал на площади, что пора думать о войне, а не о потаскухах! Что королева свихнула на почве своей добродетели и не замечает, что скоро разразится война! Он кричал, что наказание для развратников страшнее, чем для убийц! Вот его стихи… - прошептал стражник, протягивая мне мятый и порванный листок.

Королева, увы, больна!

Королева сошла с ума!

И в Ноаре проще убить,

Чем желать, вожделеть и любить!

Королева в одежде старухи,

Не пропустит и потаскухи!

На пороге война и смерть!

Хватит капризы терпеть!

Пусть сидит в своем трауре вечно,

Только я заявляю беспечно,

Мы для плотских утех рождены,

И не  зрим за собою вины,

Если член мой так просится в лоно,

Если счастлив он там, словно дома.

Лауре чужд разврат, порок,

Пока не дрогнет между ног!

Покуда чей-то толстый член,

Не вытрясет оттуда тлен.

Пусть извивается и стонет,

Пусть семенем ее наполнит,

Пусть умоляет, словно шлюха,

Пускай кричит, как потаскуха…

Изменятся в тот день законы,

Когда из спальни стихнут стоны!

- Уберите эту мерзость! – закричала я, брезгливо бросая листок. Какой ужас! Какая мерзость и гнусь! – Найти и повесить на площади! Живо! На сегодня все! Я успокоюсь только тогда, когда мне доложат о том, что этот подонок болтается в петле! Обыщите все! Достаньте его хоть из-под земли!

- Согласен! Стихи ужасны! – скривился менестрель, поднимая и разрывая листок в клочья. – Они оскверняют самое дорогое, что у меня есть – мою госпожу! Да я вызвал бы его на дуэль! Поэтическую, разумеется! И одержал блистательную победу, потому что ее величество мне бы подсуживала!

- Ваше Величество! – закричал слуга, покуда Энцо подбирал рифму к слову «мерзавец». – Ваше Величество! К вам послы! Его Величество Вильгельм со своей свитой!

Придворные расступились, образовав живой проход. В сопровождении охраны к трону неспешной походкой шел Вильгельм, с усмешкой глядя. Я смотрела на его светлые волосы, серые глаза, вспоминая, как когда-то давным-давно, мы в четвёртом, играли в саду моих родителей. Высокий, красивый со шрамом на щеке, с равнодушно-отрешенным взглядом холодных серых глаз и мужественным профилем. Да, прошло много лет с тех пор, как мы были детьми…