Хроники Кадуола: Станция Араминта - стр. 23
Несколько недель мысли Глоуэна были заняты главным образом тренировочными полетами, летательными аппаратами и незаурядными личностями управлявших ими пилотов – в частности, Юстеса Чилке, память которого служила неисчерпаемым кладезем историй о диковинных народах, населявших далекие миры. Еще сравнительно молодой человек, Чилке успел принять участие в сотнях опасных и забавных авантюр. Он побывал во всех концах Ойкумены, отведал горечь бытия на всех ступеньках экономической лестницы и в конечном счете выработал своего рода практическую философию, которой не замедлил щедро поделиться с учеником: «В бедности нет ничего страшного, потому что на дне нечего терять – остается только карабкаться вверх. Богачи боятся разориться, но хлопотать о деньгах, когда они уже есть, гораздо лучше, чем сколачивать состояние, которого еще нет. Кроме того, если люди думают, что ты богат, они гораздо вежливее с тобой разговаривают – хотя вероятность того, что тебя долбанут по башке, чтобы потребовать выкуп или ограбить, возрастает пропорционально их вежливости».
Во внешности Чилке, с первого взгляда ничем не примечательного человека среднего роста, угадывалось скрытое стремление покрасоваться, боровшееся с привычкой внутренне потешаться над людьми. Обветренное жилистое лицо с крупными, не слишком правильными чертами прирожденного паяца, жесткие сероватые волосы, топорщившиеся ежиком, короткая шея и мощные широкие плечи, заставлявшие его слегка наклоняться вперед при ходьбе – таков был человек, научивший Глоуэна летать.
По словам Чилке, ему выпало родиться и вырасти на ферме посреди Большой Прерии. Он с таким чувством рассказывал о старом добром доме своих родителей и об аккуратных маленьких поселках в необъятной степи, открытой всем ветрам, что Глоуэн не мог не поинтересоваться, собирается ли Чилке когда-нибудь вернуться в родные места.
«Конечно, собираюсь! – заявил Чилке. – Но только после того, как сколочу состояние. Когда я уезжал, меня называли босяком и бросали камни вдогонку. Если уж я вернусь, то с парадного входа – так, чтобы меня встречал духовой оркестр и девушки маршировали, пританцовывая с жезлами и посыпая улицу розовыми лепестками». Чилке призадумался, вспоминая все былое: «По большому счету, если принять во внимание их представления и образ жизни, можно сказать, что соотечественники составили обо мне правильное мнение. Нет-нет, я не вор и не злоумышленник какой-нибудь, но видишь какая штука… я уродился в деда Суэйнера, по материнской линии. В роду Чилке предков моей матушки ни в грош не ставили – Суэйнеры, дескать, городские белоручки, люди пришлые, а следовательно бесполезные. Старого Суэйнера, как и меня, считали босяком и бродягой. Он любил собирать и обменивать всякое барахло: перламутровые побрякушки, чучела животных, старые книги и документы, окаменевшие экскременты динозавров… У деда Суэйнера была целая коллекция искусственных стеклянных глаз, он ими очень гордился. Фермеры над ним издевались – чаще за спиной, а иногда и в лицо. Деда это абсолютно не задевало, тем более что в один прекрасный день он сбыл свой ящик со вставными глазами приезжему знатоку, за бешеные деньги. После этого родня и соседи больше не смеялись, днем и ночью искали, не завалялся ли где-нибудь старый стеклянный глаз…