Хроника одного полка. 1915 год - стр. 13
– А не наскакивай, Четвертаков, не наскакивай, убил раба божьего Ивова, а теперь наскакиваешь, думаешь, ты тут один – герой?
Когда после обеда Сашка Клешня снова увязывал торока, к нему подошёл врач.
– Вас ведь зовут Александр, как вас по батюшке?
Сашка повернулся.
– Демьяныч, – ответил он.
– Александр Демьянович, у меня к вам есть предложение, поскольку вы, как и я, москвич и ваш скелет, как и мой, не предназначен для кавалерийского седла, если хотите, можете пересесть в мою двуколку, место найдётся.
– Премного благодарен, Алексей Гивиевич, ваше благородие!
– Можно без «благородиев».
– Как угодно, можно и без «благородиев», а вы в Москве откуда будете?
– Я с Малого Кисловского переулка, дом лесопромышленника Белкина, а вы?
– С Поварской.
– Ну вот и хорошо, значит, нас с вами разделяет только площадь Арбатской заставы. – Курашвили мял папиросу. – Можете ваш караван привязать к моей двуколке, это, кстати, и безопасно, на ней красные кресты нашиты, поэтому соусники и винный запас уважаемого Константина Фёдоровича будут в большей сохранности.
– Премного благодарен, Алексей… – Сашка чуть было не сказал «Гирьевич», как по крестьянской своей простоте врача звали драгуны из тверских: «Кýра» и «Гиря», но недолго, только до того, как «Кура» поднял с того света нескольких тяжелораненых кавалеристов.
– Гирьевич, Ги́рьевич, знаю, так проще, не смущайтесь, Александр Демьяныч.
Сашка засмущался и потупил взор и поэтому не заметил, что врач тоже смущается. Они оба, и врач и денщик, были одного роста, высоченные, попросту говоря – верзилы и оба «шкилеты». Курашвили был лысый, с бритым лицом и в пенсне на шёлковой ленте, а Сашка – вьющийся брюнет с ранней сединой и сросшимися на переносице бровями, ещё он носил свисающие усы и имел с подглазниками-мешками грустные круглые глаза, как у лошади. Почему-то оба говорили в нос.
– Я только доложусь, чтобы меня не искали, – сказал Клешня и выжидательно застыл.
– Доложитесь, Александр Демьяныч, доложитесь, – глядя на Сашку, сказал Курашвили и подумал: «А вид имеет прямо как только что с паперти!»
Он осмотрелся и увидел, что на него движутся санитары и несут носилки. Курашвили шагнул в сторону, освобождая дорогу мимо себя, и всмотрелся: несли восемь носилок с деревенскими, у них был жуткий вид сильно обожжённых людей. Рядом с первыми носилками по снегу шёл ксёндз, он держал руки у груди, его лицо было черно от сажи, он сжимал молитвенник и смотрел на лежавшего на носилках.
«Вот чёрт, – подумал про него Курашвили, – дёрнуло тебя! Берёг скотину, а сколько людей погибло, да как страшно!» Как врач, Алексей Гивиевич больше всего боялся ожогов, потому что знал, что этим людям нечем помочь и они обречены на смерть, которую будет сопровождать невыносимая боль.
Когда первые носилки были в нескольких шагах, Курашвили спросил:
– Сколько всего?
Санитар ответил:
– Тут восемь и в поле ещё двадцать один…
– Думаете, довезём?
Санитар пожал плечами, ксёндз остановился и уставился на Курашвили. У него был такой вид, как будто он сейчас взмахнёт руками, станет кричать и бросится на первого перед собой, но ксёндз вместо этого положил молитвенник в карман чёрной сутаны, снял шапку, зачерпнул рукою снег и стал тереть лицо. Сажа на лице была жирная и от снега размазывалась, но с каждым разом её слой становился тоньше, постепенно кожа очищалась, и Курашвили увидел, что ксёндз бледный, как мёртвый.