Хромированные сердца - стр. 2

– Чаус.

– Точно!

Я вижу по ее глазам, что она все понимает. Когда оттуда выкатывается слеза, я прижимаю ее к себе. Тонкий убывающий месяц луны мертвых медленно выплывает из-за гор. Он напоминание, что всему приходит конец даже после смерти. Смерть это не предел.

Сегодня на море шторм. Корабли торговцев янтарем не заходят в порт и качаются на волнах чуть поотдаль. Мы стоим на маяке, ветер развивает ее волосы, совсем так же, как в мире живых.

Сколько месяцев назад это было, пять? Я совсем потерял счет времени в этой бесконечной ночи.

– Они сказали, что мне осталось пара недель. – Сказала она тогда.

Уже тогда она жива с неотпускающей болью. Я с грустью наблюдал, как ее глаза выцветали из-за болеутоляющих. Чем ближе к концу, тем меньше она их употребляла.

– Тебе же больно.

– Я не хочу быть овощем в наши последние дни.

Она сохранила свои волосы, отказавшись от бесполезных уже попыток вылечиться.

Мертвый ветер развевает их и я не могу на нее наглядеться. Мы одни на маяке, остальные жители города мертвых слишком брезгуют и боятся приближаться к живому.

Ее рука проходится по волосам, потом ложится на кулон на груди. Она озадаченно смотрит на него, потом узнает и сжимает в руке.

Крики торговцев янтарем доносятся сквозь грохот бьющихся о скалы волн.

Она лежала в кушетке, время от времени дергаясь от боли. Все ее руки испещрены воспаленными уколами от капельницы. Она уже почти не приходит в себя, только ее палец судорожно и безостановчно продолжает жать на кнопку подачи морфия капельницы, в бесполезном пароксизме ослабить боль.

– Обещай мне это! – Она кричит.

– Прости, я не могу. – Я могу говорить только шепотом.

– Обещай мне это! – Она начинает лупить меня по лицу. – Обещай, если любишь меня!

Я закрываю лицо ладонями и больше не могу сдерживаться, слезы катятся по лицу.

– Обещаю. – Еле слышно выдавливаю я.

Она несколько секунд смотрит на меня и уходит. Я сижу до самой ночи, закрывая лицо руками. Когда я поднимаю голову, то вижу большой угасающий серп уходящей луны. Серебряная дорожка бежит по поверхности моря.

Возле ее кушетки время больше не идет, а бежит как дикий мустанг.

ТАК ТАК ТАК ТАК ТАК

Последнюю неделю я слышу как тикают часы. Я слышу этот звук отовсюду, от стучит в стенах, в небе, в моей голове, от него невозможно убежать. Я услышал его первый раз той ночью, когда пообещал ей. Ночью я проснулся от этого стука, хотя у меня дома нет часов. Звук было еле слышен, как скребущаяся под полом мышь. Теперь же, сидя у ее постели, я слышу, как он барабанным боем пульсирует в самих моих ушах. Это ее часы смерти.

Но, перебивая весь этот ужасный стук, еще громче я слышу ту ее просьбу.

"Пообещай, что поможешь мне уйти, когда я перестану приходить в сознание"

В городе мертвых идет дождь. Тягучие капли черной патокой падают в красную уличную пыль. В храме мертвых, на склоне горы, монотонно звонит колокол и жрецы смерти склонились над свитками в бесконечной медитации. Я стою у входа, мне не разрешается входить в святилище смерти, наблюдая за ними. Черная слизь стекает по моей голове и плечам. В каждой капле дождя плавают частицы пепла из вечно извергающегося вулкана. Он махиной сиждется за холмами, огромным черным столбом серы закрывая небо по ту сторону. Жрецы открывают отверстие в крыше, чтобы вода стекала по желобам в специальную белую чашу в середине залы. По полу тут и там бегают многоножки и скалапендры вечной жизни, переливаясь своими хитиновыми панцирями. Они сплетаются друг с другом, обвивают жрецов и пьют воду из белой чаши. Я стою у порога, слышу колокол в башне храма, но если пересечь порог, то все звуки пропадут и наступит полное безмолвие. Смерть – это тишина.