Хранительница тайн - стр. 39
С первого мгновения, когда он увидел Долли с друзьями за столиком кафе, Джимми потерял голову. Он поднял глаза от мешка, который тащил в бакалейную лавку, и она улыбнулась ему, словно старому другу. А потом рассмеялась и смущенно опустила глаза, и Джимми решил, что, проживи он хоть сотню лет, ничего прекраснее уже не встретит.
Это была любовь с первого взгляда. Ее смех, который заставлял его снова ощущать себя ребенком, исходивший от нее запах леденцов и детского масла, холмики грудей под легкой тканью… Джимми помотал головой, пытаясь сосредоточиться на шумных чайках.
Небо сияло безоблачной синевой, дул легкий ветерок, пахло летом. Джимми выдохнул, выбрасывая из головы события сегодняшнего утра: серебристое платье, нахального полицейского – заподозрить его в том, что он способен причинить вред Долли!.. Теперь все это не имело значения. В такой прекрасный день обидно ссориться. Его смущали игры Долли, он не понимал ее желания постоянно воображать себя кем-то другим, но раз это нравилось ей, значит, понравится и ему.
Чтобы доказать Долли, что больше не сердится, Джимми вытащил из рюкзака верный фотоаппарат «Брауни».
– Не желаете ли сняться, мисс Смитэм? Маленькое воспоминание о свидании у моря?
Долли, обожавшая позировать, оживилась – на что Джимми и рассчитывал. Он посмотрел на солнце и отошел к дальнему краю лужайки.
Долли привстала на руках и по-кошачьи потянулась.
– Так подойдет?
Ее щеки горели от солнца, пухлые губы покраснели от земляники, которую Джимми купил в придорожном магазинчике.
– Отлично, – ответил он, не кривя душой. – Очень удачное освещение.
– И что мне прикажешь делать в твоем удачном освещении?
Джимми потер щеку, притворяясь, будто размышляет.
– Что я должна делать? Подумай хорошенько, Джимми, не упусти свой шанс. Думай, черт подери, думай…
Долли рассмеялась, Джимми вслед за ней.
– Будь сама собой, – сказал он, почесав голову. – Я хочу запомнить этот день. И если я не увижу тебя еще целых десять дней, буду хотя бы носить тебя в кармане.
Она улыбнулась и загадочно скривила губы.
– Значит, хочешь меня запомнить…
– Вот именно. А теперь подожди, я настрою аппарат.
Солнце заливало лужайку, поэтому Джимми выставил диафрагму поменьше. Лучше перестраховаться. Из тех же соображений Джимми вытащил из кармана салфетку и тщательно протер объектив.
– Готово, – сказал он, закрывая один глаз, а другим глядя вниз, в видоискатель.
Джимми вертел аппарат, не осмеливаясь посмотреть вверх.
Долли глядела на него из центра видоискателя, волосы, растрепавшиеся на ветру, прильнули к шее. Она расстегнула пуговицы на платье, спустила его с плеч, и, глядя прямо на фотографа, принялась стаскивать бретели купальника.
Черт. Джимми сглотнул. Надо что-то сказать. Пошутить, съязвить, рассмешить ее. Но перед ней, сидящей на траве, с дерзко поднятым подбородком и обнаженной грудью… все слова вылетели у Джимми из головы. И тогда, раз уж мозги ему не повиновались, он сделал единственное, что никогда его не подводило, – нажал на спуск.
– Только прояви сам, – сказала Долли, трясущимися пальцами застегивая пуговицы. Сердце колотилось как бешеное. Никогда еще Долли не ощущала себя такой живой и привлекательной, такой сильной и властной. Ее милый, выражение его лица, когда он поднял глаза, и то, что он до сих пор избегал смотреть на нее, – от всего этого голова у Долли шла кругом. Но главное, теперь она знала точно. Она, Дороти Смитэм, особенная. Как и сказал доктор Руфус. Велосипедная фабрика не для нее, ее ждет иная, необыкновенная жизнь.