Хорошая девочка - стр. 10
В салоне тихо, только иногда из кабинета, где работали еще до моего прихода, доносятся приглушенные разговоры и жужжание машинки для нанесения татуировок. Я роюсь в стопке журналов на столике в надежде найти для себя хоть какое-нибудь развлечение. С обложек всеми частями тел мне улыбаются полуголые девицы, забитые татушками с головы до ног. Текст написан на английском и не представляет никакого интереса, но это хоть немного бодрит, так что я хватаю прошлогодний январский выпуск и начинаю листать страницу за страницей.
Модели мне незнакомы, знаменитостей тут нет, хотя в одной из статей мелькает знакомое имя. Орландо Блум. Роксана долго сходила по нему с ума, мне интересно, но… тут, увы, без фото. И… О! Мне не показалось? Нет. Я впиваюсь пальцами в журнал с такой силой, что костяшки белеют и мнут страницы. Потому что прямо на меня смотрит глянцевый… Андрей Григорьевич Аполлонов собственной персоной! Тот самый из «Аполло Арт»! Еще и во всей красе. Со спины и даже полубоком. О мой бог! Я, конечно, полагала, что у него не пара витиеватых узоров на все тело, но это… это и правда впечатляет.
Вздрогнув, я передергиваю плечами, а по рукам бегут мурашки. Меня бросает в жар, пока я читаю под фотографией комментарии о том, что Аполлонов, которого здесь зовут чуть ли не будущим русской архитектуры, в свой короткий визит в Америку удостоился чести поработать с одним из самых дорогих в мире тату-мастеров. По взаимной любви, так сказать, потому что татуировщик отменил сеанс у самого Конора Макгрегора (кто бы это ни был), чтобы посвятить целый день кумиру, чье арт-пространство в Москве не оставило мастера равнодушным.
Пробежав глазами страницу, я все же закрываю журнал, и тот летит обратно в стопку, потому что пялиться на Андрея Григорьевича кажется чем-то… запретным. И бесполезным. А я всегда за удобство и рациональность. Чтобы отвлечься, я опять берусь за свой скетчбук. Постукиваю по листу карандашом, только выходит как-то нервно. Совершенно неуместные мысли так и лезут в голову – это все возбужденное воображение. Привычка эскизировать в любую свободную минуту появилась у меня еще в детстве из-за родителей. Они рисовали всегда и везде: на салфетках в кафе, в блокнотах, на обложках моих школьных тетрадок во время родительских собраний, на крошечных обрывках чеков. Всюду по дому были разбросаны их рисунки – хорошие и не очень, детальные и совершенно не проработанные. Как только я освоила азы, то стала подражать им, и теперь это нечто на уровне мышечной памяти вроде умения ходить.
Вожу по бумаге твердым грифелем и очень быстро понимаю, кому принадлежит лицо, что смотрит на меня теперь с собственного рисунка. Аполлонов. Не тот, что в журнале, а тот, которого я запомнила при встрече. В мыслях тут же всплывают слова Роксаны про «и-де-ал», и я улыбаюсь без повода. Глупо, что я в целом согласна с ней, хотя для меня совершенство обычно спрятано в недостатках. Я не люблю симметрию, классику, простоту и считаю, что Лаокоон куда круче Аполлона…
Видимо, раньше, потому что сейчас я прохожусь совершенно неподходящим для наброска карандашом по арке Купидона[3] – я запомнила этот изгиб, когда Андрей Григорьевич поздоровался со мной. Обозначаю мелкий шрам у линии волос более светлых на концах – он бросился мне в глаза. Частичная гетерохромия – пятнышко на радужке левого глаза. Рисунок выходит, конечно, паршивым и не передает внешность по-настоящему. Злюсь, и блокнот летит к журналам, а я в очередной раз устало тру глаза. Опять сухость. И нет с собой капель. Нужно умыться и выпить кофе, потому что клиент Роксаны явно непунктуален. Я просто усну, пока он придет.