Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях - стр. 27

…Через тридцать лет после этих размышлений Василий придумает и поставит свою «Золушку»: музыка Иоганна Штрауса, а стиль – из любимых шестидесятых годов двадцатого (к тому времени уже прошлого) века.

Ах, какая вольность! Элементы рок-н-ролла идеально вписаны в классику; Золушка похожа на тогдашнюю звезду Твигги – и алмазно сверкающий пояс, который она теряет вместо туфельки, сходится только на её талии, и танцует под того же Штрауса четвёрка «Биттлз»… балет может всё, он объединяет эпохи и стили, и публика («народные массы», как учили во времена победившего марксизма-ленинизма) приходит в восторг от узнавания и не скучает, не шелестит программкой в ожидании антракта. И ходит на такие балеты. Которые созданы не только для сохранения старины и не для высоколобых критиков-театроведов, а для всех. Даже для тех, кто считает балет скучным и непонятным зрелищем.

Думал ли он всё это тогда, после неудачи своей «Лебединой верности?»…

– Что, Вась, получилась не «Лебединая верность», а лебединая песня, а? – зло пошутил какой-то остряк, вокруг засмеялись… обидно, но ничего: друзей у него всегда было больше, чем завистников.

А оступиться в балете так легко, неудача всегда ходит так близко, дышит в затылок… как у канатоходцев.

Опасное и рискованное ремесло: рискуешь и жизнью, и сердцем.

И ничего не достигнешь без падений.

И без оторванных колечек ситцевой занавески – первого своего профессионального занавеса.

…Однажды – в далёком будущем – в случайном разговоре он с изумлением услышит, что двадцать лет спустя учащиеся младших классов Вагановского разучивали его номер про птиц: «Я в нём танцевала, Вася, я хорошо его помню – под песню «Лебединая верность»! Я была маленькой птичкой, это было так здорово!» – скажет ему художник Большого театра Лена Зайцева.

Как странно и забавно… да, всё сохраняется, даже танцы, ничто не проходит бесследно.

С Татьяной Подкопаевой. "Золотая рыбка"

Этот занавес, о котором он не задумывался, не подчинялся его воле и режиссёрским командам и чуть не погубил его.

…Быть в центре ему хотелось всегда: активность – вторая натура.

Хотелось много успеть: переделать классику, откопать и восстановить архивную старину, выдумать что-нибудь совсем новое, на современную музыку… разрешат или нет – другой вопрос, главное – осуществить идею.

Вокруг него при этом шла и другая, не балетная жизнь, и в ней тоже надо было участвовать.

Он выделялся – не всегда в классе, здесь каждый выделялся по-своему, но будущего солиста или, как минимум, корифея было видно. Почти сразу после поступления в училище он стал заметен и на обычных, школьных уроках, он хорошо писал и говорил (давала себя знать французская школа!), он верховодил друзьями, и однажды в январе, после праздников (в декабре ему исполнилось четырнадцать), его приняли в комсомол и практически сразу выбрали (точнее, назначили) комсоргом класса.

Это радовало: выше, лучше, ярче – приятно было во всём быть лучшим, не в кордебалете. Через год он уже был в комитете комсомола училища.

Взрослые выбирали ответственных и надёжных, сверстники поддерживали истинно достойных, не тихонь и не карьеристов, радовались возможности «выбрать» того, кто им нравился, а не просто одобрен и назначен партией.