Холодный - стр. 8
– Не сподручно мне. – Промямлил я уже сев. Ну а что? Михалыч дело говорит, да ещё и помогает. Сам-то я, и не пробовал стричь никогда.
– Вот, смотрись. – Передо мной образовалось зеркало. – На человека стал походить, даже пару лет сбросил. И ножницы держи. Эти острые. Не отмахивайся, у меня ещё одни такие есть. – Встаю и сую ножницы в карман к бумажным деньгам. Не стал отказываться от такого добра, раз настаивают. В хозяйстве оно все сгодиться, особенно сейчас.
– Спасибо. И правда хорошо у тебя вышло.
– А вот теперь идем, время.
Дошли мы быстро. По дороге все успели обсудить, а когда зашли, Маня дошивала последнюю строчку на сарафане. Она мастерски успела подшить и ушить имеющуюся у нее одежду, и та уже лежала в большом холщовом мешке. Недооценил я бабенку. Дело свое знает. Даже тапочки положила сверху на видное место, на мужскую и женскую ногу, – видимо, чтобы я оценил.
Михалыч тщетно старался привлечь внимание Мани на себя. Правильно, деньгами-то с моей стороны пахло.
– Лёша, а годков-то тебе сколько? Выправка-то у тебя солдатская да крепкая, видать от горя какого так безвременно постарел да схуднул? Руки у тебя молодые, а лицо в печали глубокой, будто у старика восьмидесятилетнего. – Я невольно сунул руки в карманы и затравлено посмотрел на Маню, все приметила. – Мне так сорок пять, одинокая, всю жизнь серьезного мужика ждала. Я если что и откормить могу, готовлю вкусно да наваристо. – Она неприлично приблизилась, обдав ещё более резким запахом пота, от которого уже и так хотелось выть. Теперь смотрела на меня как-то хищно, может это я зря Михалычу бороду поддался стричь?
И это стало дополнительной причиной побыстрее ретироваться. Я повернулся к Михалычу, пожал ему руку и обнял по-братски. Вслух, так чтобы Маня хорошо расслышала, поблагодарил за отзывчивость, за помощь деньгами и пообещал все до копейки вернуть. Поймал от него понимающий и благодарный взгляд и потухший в отношении меня, – от Мани. Быстрее взял мешок с тапочками, пока та не передумала, и вышел из избы, поблагодарив хозяйку. За мной вышел Михалыч, видимо проводить, но я уже бежал и, почувствовав взгляд в спину, резко притормозил, – люди так не бегают, особенно в почтенном возрасте... Но, похоже, поздно… Обернулся… Было уже далеко и стемнело, но эмоции удивления на лице Михалыча своим зрением я уловил. Ну и ладно! Нельзя медлить. Сорвался с места и как никогда быстро побежал к «внуче».
Два дня подряд я давал ей лекарства, вливал настои и менял повязки. Мази оказались неожиданно хороши, и отеки практически спали. Она всё ещё не приходила в себя, хотя начала говорить в бреду и перестала так неустанно стонать.
Я осторожно переодел девушку в нежную чистую сорочку и прикрыл красивым покрывалом, которое оказалось в мешке от Мани. На глаза наложил повязку с вытягивающей мазью. Они ещё сильнее взбухли и выглядели хуже всего, вызывая у меня нешуточные опасения. Вчера к вечеру она начала более шустро шевелиться. Шустро, это по сравнению с тем, что до этого и пальцами не шевелила, а сейчас глядишь, и плечом слабо поведет, но при этом похныкивает, явно от боли. Но и такой прогресс я воспринял как радость. Сегодня даже пыталась перевернуться, через боль шевеля конечностями, и я решился, – как мог аккуратно привязал, опасаясь, что девушка свалится на каменный пол. Не ожидал от себя такой жалостливости. Смотрю сейчас, аж тошно, переживаю. Мож, она, жалостливость, от одиночества скопилась? Себя-то я со студенчества не жалел. Крест свой нес. Даже мысли о сем не возникало в ушлые годы – а её жалко.