Холодный - стр. 4
За час добежал до деревни с лекарем. Стою поодаль. Боязно. Как бы делов не натворить... Для начала попробую подышать у дома да и решусь войти.
Прошло пять минут. Постучать бы пора? Не пришлось... – дверь сама открывается и...
– Долго ещё на пороге мяться будешь?
Я растерялся, поднатужился и выдавил:
– Нет–с, здравствуйте, дедушка.
В ответ услышал смешок.
– А сам-то кто будешь? Молодчик, должно полагать? Михалыч я! Что приключилось-то, что столько под дверью терся? Просто так ко мне на ночь глядя люди не ходють.
Я помялся, вот оно общение! Первое за восемьдесят лет! Чувствую себя отроком на экзамене. И радостно, что могу поговорить, и волнительно! В книгах оно сейчас по-другому уж пишут, а разговаривать-то как? Да и про обращение мог бы догадаться. Сколько раз отражение свое в реке ловил, когда умывался да пил в ней? Ну раз так, да уж не молодчик я, и разговор можно иначе повернуть, тем более, что смотрит Михалыч на застывшего и мракующего меня уже подозрительно.
– Издалека я, добрый человек. Внучка моя в горах соскользнула. Лежит без сознания, стонет. Переломов, кажись, не видать, но вся в ранах, а окромя них в синяках, а я сделать ничего не могу. Вот за лекарствами пришел да советом.
– Я так скажу. – Помялся с ноги на ногу Михалыч и напустил на себя толковый вид. – В город её надобно, в больницу. Там её отходють и вылечут, а я только и могу дать, что в городе брал, да трав и мазей своих, – если уж никак. А потом все равно в город вам надобно. Здесь только на два дня лекарств хватит. Да скажи той, кто повязки меняет и за ранами следит, – мази свежей два раза на дню накладывать, не то кровь плохая станет, и не поднять тебе внучку тогда. Да шевелиться не давай. Переломы они тоже, разные бывают.
– А бинты и рубаху у вас можно взять? И гребень ещё нужен. – Поспешил я попасть в доброе расположение духа, а то мало ли.
Ловлю недоуменный взгляд.
– Ну, смотрю, ты правда, издалека... С бинтами ещё помогу, да простыню старую дать могу, прокипятишь. А вот рубахи да гребни — это не ко мне. Давай провожу к Мане–ткачихе. У нее и гребни с бусами имеются.
– Бусы-то мне к чему?
– А ты думаешь, Маня так тебе все быстро и подберёт, на ночь-то глядя, коль заинтересованности еёной не будет? Выставит и с утра прийти скажет, а внучка твоя без лекарств ждёт.
– Понял. Отвык, что все сложно у вас.
–А у вас? – Да что такое? Теперь снова насмешливый взгляд старика, но хоть добрый. Надо быстрей адаптироваться.
– А у нас по-простому.
Вышли из избы. Стоя на крыльце, Михалыч глубоко вдохнул всей грудью, окидывая взглядом кроваво-красное небо.
– Красота! Столько лет живу, а все закатом любуюсь! И цвет сегодня особо красивый.
– Что ж красивого? Будто кровь разлили. Мне так и то не по себе от него.
– Ты, верно, на войне был? Отец мой, царство ему небесное, тоже не любил. – Я пожал плечами, не найдя, что ответить. Вроде и был во время войны, но вот только совсем в другом месте.
– Далеко изба-то ткачихи?
– Недалече. Деревня-то у нас, коли заметил, всего на две улицы. Идем за мной, да осторожно, тут через проулок крапивы наросло, не пожалься.
Из проулка уперлись в деревянные покосившиеся и некрашеные ворота, зато с резьбой. Вид избы чуть более ладный, но где за провисшую ставню взгляд цеплялся, а где на покосившееся в противоположную сторону от дома крыльцо.