Холодная комната - стр. 25

– Никак нет.

– Очень хорошо. Набирай 03. Через полчаса я узнаю номер больницы, в которую тебя взяли. Так что, давай.

С этими словами, Инна Сергеевна положила трубку. Бросив свою,  Кременцова встала, приблизилась к секретеру, вынула из него английские сигареты и закурила. Никотин вызвал у нее тошноту, однако даже если бы от него начались родовые схватки, сигарета брошена не была бы. Достав из шкафа комплект белья, футболку и джинсы,  Кременцова оделась. Потом она сходила в прихожую, где лежал пистолет, упрятала его в сейф и начала сборы. Нога у неё почти не кровоточила, хотя болела ещё сильнее, чем сорок минут назад.

Часы на дисплее видеомагнитофона высвечивали час сорок. Когда спортивная сумка была до треска набита книгами, парфюмерией и вещами, прибыла Скорая. Этим грозным словом назвалась щуплая, заспанная девчонка лет двадцати, в зелёных штанах и того же цвета косоворотке с красным крестом на спине. Велев Кременцовой лечь, она осмотрела её ступню, пощупала пальцы. Её глаза выражали вялую озадаченность.

– Больно?

– Да! Ещё как!

– Это хорошо. Диабета нет?

– Диабета? Нет.

– Это хорошо. А когда поранилась?

– Часов шесть назад.

– Это плохо,– проговорила девчонка, и, наклонившись, открыла свой саквояж,– укол тебе буду делать. Штаны спускай.

Распластанная с упором на локти голой задницей кверху,  Кременцова следила, как медработница наполняет шприц.

– А что это за укол?

– Анальгин, жар снять.

Небрежно протерев спиртом правое кременцовское полупопие, девушка со шлепком всадила в него иглу, Кременцова пискнула.

– Не ори, не больно.

Выдернув шприц, девчонка стервозным голосом отчеканила:

– Госпитализация, срочно. В противном случае…

Провела ноготком по складке между уколотым полупопием и бедром.

– Отрежут до задницы. Поняла? Или повторить?

– В какую больницу?– спросила сдавленным голосом  Кременцова, натянув джинсы.

– А сейчас найдём какую-нибудь.

Усевшись за стол, девчонка раскрыла лежавший на нём кременцовский паспорт и подняла с ковра телефон. Зевая, набрала номер.

– Алло, алло! Женщина. Москвичка. Двадцать пять лет. Пять открытых ран на стопе.  Кременцова Юлия Александровна. Воспаление. Тридцать девять и пять.

Минуту ждала.

– Спасибо.

Положив трубку, девчонка опять зевнула и поглядела на  Кременцову, вставшую закурить.

– Шестьдесят восьмая.

– А где она?

– В Люблино. Ты куда вскочила то без повязки? Сядь, ненормальная!

Кременцова молча плюхнулась в кресло. Вынув из саквояжа бинт и присев на корточки, фельдшерица перевязала ей ногу.

– Тапки надень.

Кременцова встала, надела тапки и взяла одной рукой сумку, другой– гитару.

– Куда гитару то с собой прёшь? Обалдела с жару?

– А что я там буду делать?– вошла во гнев  Кременцова,– … чесать?

– Тоже верно. А ну, давай-ка её сюда!

Так они и вышли: девчонка-фельдшер – с гитарой и саквояжем, а  Кременцова– с сумкой.

– В лужи не наступай!

Дождя уже не было. Запихнув пациентку с её вещами в заднюю часть машины, девчонка села рядом с водителем. Повернулась.

– Хочешь– сиди, а хочешь– лежи. Но лучше лежи. Тебя не тошнит?

– Да нет,– отозвалась Юля, скрючиваясь на жёсткой лежанке.

– Если вдруг затошнит, под креслом– пакет.

– Окей.

Буквально через минуту после того как машина тронулась,  Кременцова крепко уснула. Приснился ей Алексей Григорьевич Хусаинов. Он что-то ей говорил, шагая из угла в угол своего кабинета.  Она, слушая его, сидела на стуле и качала ногой, закинутой на другую ногу. За открытым окном сияло яркое солнце. Сияло так, что было больно глазам, даже отведённым, даже закрытым, и адски жарко. У Кременцовой , что называется, мозги плавились. Она честно, изо всех сил пыталась понять, что ей говорит Хусаинов, но не могла. А он говорил взволнованно, громко, страстно, чуть ли не со слезами. Ни на одну секунду не умолкал.