Ходили мы походами (сборник) - стр. 12
Размышляя так, я вяло наблюдал, как распылитель появился на пороге балконной двери, небрежной походкой подобрался к серванту, плеснул в рюмку, сглотнул и тут же укрылся вновь на балконе. За дверью с отдыхающим Францевичем тоже шло какое-то движение. Я беседовал с вдовой под хор негромких голосов. Распылитель вновь появился в комнате и повторил маневр. Я поискал глазами жену. Она только что была и прошла на кухню. Оттуда гремела посуда. Тактика мужа прояснилась. Сквозь оконное стекло он следил за перемещениями жены и появлялся на заветной траектории к серванту точно в срок, без риска быть обнаруженным. Я пришел в восторг от своей догадки, тем более, распылитель еще раз подтвердил мою правоту. Приятно чувствовать (это я про себя) пьяным и правым одновременно, возникает некий восторг обладания истиной, сродни вдохновению.
Тут дверь в соседнюю комнату распахнулась, и на пороге объявился Францевич. Кроме аккуратных белых плавок он был абсолютно гол. Все как-то затихли. Народ собрался бывалый, но и картина наблюдалась необычная.
– Это ты его раздел? – Тихо спросил я Городинского.
– Я. – Городинский не мог оторвать взгляд от друга. – Он сказал, что спать будет. Я постелил.
Между тем Францевич постоял на пороге, картинно перечертив дверной проем, и двинулся к нам, в люди. Нужно сказать, шел он теперь вполне уверенно и, если бы не явная нескромность в туалете, выглядел, пожалуй, трезвее многих. Впрочем, претензии к туалету казались сейчас неуместными. В явлении Францевича было нечто библейское, особенно впечатляли босые ноги. Все затихли и ждали.
– Чаю, если можно. – Попросил Францевич и уселся к столу.
Женщины забегали, казалось, Францевич начнет отпускать им грехи. Между тем, из кухни вернулась соседка, остолбенело уставилась на Францевича, взгляд ее заметался, отыскивая собственного мужа. – Коля, – звала она, – Коля.
– Он, по-моему, на балконе. – Подсказал я. Было нечто знаменательное, что, несмотря на разность родословной, собутыльники оказались тезками.
– Кока, – позвал Городинский заискивающим голосом, – ты как? Тебе не холодно?
– Мне хорошо. – Сказал Францевич. – Мне хорошо.
Соседка тащила с балкона упирающегося мужа. Глаза его были погашены. Францевич встал и, шлепая босиком, подошел к недавнему оппоненту. Обнял его. Круглая голова пролетария легла на голую грудь аристократа и устроилась на ней, сладко причмокивая.
– Идем, идем. – Торопила жена.
– Слесарь, – ласково говорил Францевич, поглаживая круглую голову, будто пробовал мех диковинного зверя. – Слесарь.
– Коля идем, умоляю.
– Иди, Коля. – Францевич первый раз назвал тезку по имени. – Иди, Коля, и помни… – что помнить, Францевич так и не пояснил, будто речь шла о тайне, известной только двоим. Он отодвинул слесаря, вернулся за стол и вновь попросил чая.
Жена воспользовалась случаем и утащила мужа. Остальные наблюдали сцену молча, даже как-то торжественно. Быстрее всех разобралась в ситуации мачеха Городинского. Она была во всем черном, ажурный платочек прикрывал голову.
– Может, верональчику ему? Верональчику? В чаек?
– Не нужно. – Сказал я авторитетно. – Он чая выпьет, и сам заснет.
– Какой верональчик. – Воскликнул Городинский, страдая. – Если давать, так всем. Мне первому.
Вот тут мне и почудился тихий смешок…