Ходили мы походами (сборник) - стр. 11
– Я был слесарем. – Последовало неожиданное признание. – Но теперь я не слесарь. Я – распылитель.
– Вот видишь… – Сказал Францевич ласково. И добавил поучительно для нас – слушателей. – Слесарь – это на всю жизнь. Даже, если теперь ты этот, как его, распылитель.
– Хрущев Никита Сергеевич – тоже бывший слесарь, – сказал я. – А стал известно кем. Туфлем по трибуне стучал.
– Исключения украшают правило. – Францевич не дал себя сбить и вернулся к прерванному разговору, оставив бывшего слесаря в смятении, искать глазами бутылку. Сделать это было непросто. Жена предусмотрительно расставляла крепкие напитки, чтобы погруженный в диван муж не мог до них дотянуться. И выдавала каждый раз с большой неохотой. Более других была смущена дама – собеседница Францевича. Она была соседкой снизу и телом примыкала к демократическому лагерю, даже находилась в нем физически, так как сидела рядом с бывшим слесарем, но уже на стуле. Однако, беседуя с Францевичем, не могла не проникнуться его аристократизмом. И беседа текла дальше, столь же спокойная и неторопливая.
Распылитель с женой, тем временем, рассказали мне, что, имея достаточные средства, хотят дать хорошее образование детям, но пока не знают, как именно.
Я поддакнул, что распылитель – весьма достойная профессия, нечто вроде дизайнера, и многие наши эмигранты, особенно художники, начинают новую жизнь именно с нее.
– Да, – подтвердил Городинский с другого конца стола, – но у негров лучше выходит. Особенно, если машина черная.
Как видно, все были хороши. Францевич пришел прямо с работы и теперь опьянел. Его седенькая собеседница исчезла как-то загадочно и внезапно, как добрая фея из сказки. Лишь занавеска на балконной двери шевелилась, будоража воображение. Распылитель перестал теребить жену и теперь ориентировался на меня, вовремя подставляя рюмку. Жена смотрела с явным осуждением. Лицо у нее было усталое, а теперь еще напряженное. Пришли они по-соседски, не одеваясь специально. Кожа в вырезе платья раскраснелась, тыльной стороной кисти она вытирала сухой лоб. Было по-осеннему свежо.
Наконец, стали подниматься. Францевич пошатнулся, потом еще раз, размах его крупного тела был заметен, особенно здесь в небольшой комнате. Он опустился на стул, переборол себя и вновь встал, собираясь уходить. Видно было, он здорово пьян. За окнами стояла густая темень, добираться было неблизко. Верный Городинский спешил на помощь. Ситуация была не частая, но знакомая, а для Городинского и вовсе ностальгическая, так что откликнулся он со всем пылом.
– Пойдем, Кока, пойдем. – Ворковал Городинский, увлекая друга в другую комнату. Тот вяло сопротивлялся, но Городинский умел быть настойчивым.
Все, между тем, встали, разминаясь перед чаем. Женщины понесли на кухню грязную посуду. Пустые бутылки убрали, а недопитые составили пока на сервант. Жена распылителя помогала в уборке, не забывая присматривать за мужем. Она, видно, не предполагала в нем должной умеренности. Но тот спокойно отправился на балкон, курить.
– Готово. – Городинский вернулся к гостям, аккуратно прикрыв за собой дверь. – Пусть поспит. Что тут у вас происходит?
Недавние эмигранты часто задают такие вопросы. Они неизменно поражают меня лицемерием. С таким видом прибывают в родное село новоиспеченные горожане. В черных брюках и белых нейлоновых рубахах – так, по крайней мере, я вообразил – они более всего хотят отрешиться от недавнего прошлого, отторгнуть собственное происхождение. Именно так мне до сих пор казалось. Но в искренности Городинского сомневаться не приходилось. Потому сейчас я путано и пьяно размышлял, может и впрямь есть столь глубокое различие между нашими мирами, что заставляет вот так, буквально с хода вытравить весь прошлый опыт, отбросить его, как старую кожу, чтобы потом натыкаться на нее с некоторым удивлением – чья? В конце концов, если глянуть на нас всех из глубины космоса, куда сейчас готова была устремиться душа покойного, мы явно ходим по земному шару в разные стороны головой.