Хочу ненавидеть тебя - стр. 21

— А ты во сне слюни пускаешь, я же молчу.

— Ладно! Только надень трусы.

— У себя я люблю ходить без них. Или ты боишься случайно упасть на мой член ртом?

— Да Боже мой! Кому твой ломик сдался, — вылезаю из-под стола и, немного подумав, отбрасываю простынь. Она будет мешать. И есть шанс, что мое «некрасивое» «плоское» тело отвлечет его внимание.

— Посмотрим, как ты отвечаешь за свои слова, — перевожу на него взгляд, замечая замешательство, когда он мне на грудь смотрит. И я бы сделала все, чтобы мои соски — предатели не стояли так упорно, словно иглами впиваясь в мое благоразумие.

Меня еще колотит, а Ломоносов уже пришел в себя и теперь ключом меня манит.

— Ты забери, а я отвечу.

Я смело делаю шаг, а он не двигается. Я ищу способ напасть неожиданно, поэтому не спешу.

Подкрадываюсь как змея. Нужно отвлечь его.

Чем-то помимо моей груди, на которую он смотреть словно боится, да и я ниже его лица, высвеченного словно рампой на сцене, взгляд не опускаю. Зато немного грудь выпячиваю, чего не делала никогда. Странное чувство — ходить обнаженной. Даже в такой абсурдной ситуации. Но я не чувствую стыда, наоборот смесь неуправляемого адреналина с запрещенным веществом возбуждения.

— Почему медведь?

— А, ты уже заценила?

— Откуда этот медведь? — подкрадываюсь все ближе, а он на месте так и стоит. Упорно в глаза мне смотрит.

— Скажи, что ты возбудилась, я может и расскажу, откуда медведь. Хотя уж ты сама должна знать.

— Откуда?

— Даже обидно, — стоит он на месте, когда я резко хватаю второе покрывало с кровати и на него набрасываю, а затем прыгаю сверху сама.

Делаю захват шеи одной рукой, роняя всю его тяжелую тушу на пол, а второй начинаю шарить внизу и вроде даже что-то нахожу. Торжествующе кричу!

— Нашла! — сжимаю его крепче и тут понимаю, что это не ключ. Далеко не ключ. И даже не брелок.

В одеяле ржет Ломоносов, а я резко руку убираю, прекрасно понимая, что трогала.

— Ну, это тоже может стать ключом, — ржет этот придурок, сбивая с себя простынь, и держа ключ уже другой рукой. Я же совершенно случайно натыкаюсь взглядом на его гордо стоящий член, которого случайно коснулась. Совершенно случайно.

Я поднимаю взгляд на ключ, делаю резкий бросок рукой, но все мои попытки Ломоносов блокирует со спокойной, можно даже сказать ехидной улыбкой.

— Даже стыдно, папа ведь тебя учил самообороняться. А ты только сиськами трясешь, — смеется он, зля меня сильнее. И я больше не церемонюсь, резко и звонко даю ему пощечину, заезжаю другой рукой по уху и хочу уже вцепиться в ключ, но Богдан совершенно неожиданно группируется и, делая резкое движение, валит меня на пол. И я тут же начинаю яростно сопротивляться, пока не чувствую бедром его стояк, пугающий своим размером.

Я застываю, а он застывает надо мной, и мы, черт возьми, оба голые. Пиздец. Почему мне не хочется двигаться, почему хочется, чтобы он выбросил этот ключ и поцеловал меня?

Это неправильно. Я не должна даже думать о таком!

— Слезь с меня, — требую, а он ключом над моим лицом размахивает.

— Сдаешься?

— Никогда! — отпихиваю его и резко даю новую пощечину, делая себе очень больно.

— Помнишь, я говорил, что будет, если ты еще раз меня ударишь? — и я, уже не думая, бью его снова. Хочу спровоцировать его, хочу, чтобы нега, которая растекается внутри живота, прошла, чтобы я перестала думать о том, как это — чувствовать столь большое в себе.