Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - стр. 43

Довольно странную позицию Мунке занял в отношении руководителей заговора – самих потомков Угедэя. Ширэмун, являвшийся претендентом на ханский трон, вместе со своим двоюродным братом Наку был отправлен на фронт – в армию Хубилая, брата Мунке, который вел боевые действия против империи Сун. А Ходжа, сын Гуюка и родной брат Наку, «по заслугам его жены» был просто выслан в отведенный ему юрт на Селенге [Рашид ад-Дин, 1960, с. 139].

Резкий контраст этому составляет привлечение к суду, а по его итогам – к ответственности других царевичей, которые, кажется, вообще не участвовали в заговоре против Мунке, но были известны как сторонники потомков Угедэя. Речь идет о членах семейства Чагатая, которые специальным приказом были вызваны в ставку Мунке (по другим сведениям, прибыли добровольно, чтобы снять с себя подозрения): Есу-Мунке[37] с его женой Тогашай и Бури. Ни один источник не сообщает подробностей следствия в отношении этих царевичей: судя по всему, их не удалось обвинить в заговоре против Мунке, поэтому хан счел возможным отправить их к другим улусным правителям, которые имели с ними свои счеты и могли найти причину для казни. В результате с Есу-Мунке и Тогашай расправился их двоюродный брат Кара-Хулагу, благодаря Мунке вернувший себе власть над Чагатайским улусом[38] (вместе с бывшим правителем были казнены и несколько его сановников), а Бури был казнен Бату[39] [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 137].

Приговорив к смерти и казнив прямых потомков Чингис-хана, Мунке и его сподвижники не стали церемониться и с приближенными потомков Угедэя, которые никак не были связаны с заговором: обвинив этих лиц в соучастии, их привлекли к следствию и суду. Так, нойон Кадак, которого папский посол Иоанн де Плано Карпини характеризовал как «верховного управляющего всей его (Гуюка. – Р. П.) империи», и Чинкай, «протонотарий» (т. е. канцлер) при Гуюке [Плано Карпини, 2022, с. 183, 186], были вызваны в ставку хана. Первый пытался бежать, но был схвачен, допрошен, вероятно, под пыткой, поскольку «раскаялся и признался [в своих преступлениях]», после чего «был отправлен вслед за своими друзьями и товарищами», т. е. казнен [Джувейни, 2004, с. 422–423] (ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 137]). Что касается Чинкая, то этот 83-летний уйгурский сановник также попал под следствие, но, вероятно, не признал участия в заговоре, поэтому был отправлен к своему давнему недругу Данишменду-хаджибу (еще одному соратнику Чингис-хана и Угедэя), который с ним расправился. Это была, по-видимому, одна из самых последних казней в рамках исследуемого процесса: она относится к ноябрю-декабрю 1252 г. [Джувейни, 2004, с. 425; Рашид ад-Дин, 1960, с. 138] (см. также: [Buell, 1994, р. 185]).

Особняком стоит дело двух представительниц правящего семейства – Огуль-Гаймиш, вдовы Гуюка, после смерти которого она около трех лет номинально стояла во главе Монгольской империи (1248–1251), и Кадакач-хатун, матери Ширэмуна. Однако, несмотря на столь тесную родственную связь с руководителями заговора против Мунке, их, по всей видимости, не удалось самих обвинить в этом преступлении. Поэтому было выдвинуто другое обвинение – в колдовстве: сам Мунке в разговоре с Вильгельмом де Рубруком упомянул, «что Камус (Огуль-Гаймиш. –