Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - стр. 3
В государствах оседлого (или полуоседлого) типа ведущим источником права становится мусульманское право, и ханам для сохранения своих судебных прерогатив приходится искать точки соприкосновения с развитой шариатской судебной системой – шейх-ул-исламами, муфтиями, кадиями и проч. В результате, хотя полномочия как самих ханов в судебной сфере, так и подчинявшихся им «государственных» судей оказались весьма существенно урезаны, монархам Чингисидам удавалось сохранять формально главенствующую роль в организации судебной деятельности в подвластных им государствах. Эта тенденция четко прослеживается в Крымском ханстве, от которого до нашего времени дошло наибольшее по сравнению с другими тюрко-монгольскими (в первую очередь джучидскими) государствами число правовых и процессуальных документов [Аметка, 2004, с. 8, 10; Рустемов, 2017, с. 158–159, 213, 225].
В других тюрко-монгольских государствах, где ислам являлся господствующей религией, ситуация нередко зависела от того, насколько прочной властью обладали их монархи и в каких отношениях они находились с местным духовенством. Так, в Бухарском ханстве эпохи Шайбанидов (XVI в.) ряд сильных и энергичных монархов, при номинальном признании главенствующей роли шариата, нередко проводил собственную политику в судебной сфере, заставляя мусульманских правоведов даже находить религиозное обоснование ханским решениям, принятым на основе либо прежних имперских принципов, либо собственного усмотрения (см., например: [Исфахани, 1976, с. 59–60]). В Хивинском ханстве в начале XIX в. к власти пришла местная узбекская династия Кунгратов (лишь по женской линии связанная с родом Чингис-хана), первые монархи из которой также существенно укрепили свой статус как высшей судебной инстанции, заставив даже верховных мусульманских судей ханства признавать и поддерживать его [Муравьев, 1822, с. 59–63]. Однако подобные случаи являлись скорее исключениями, и, когда на смену решительным и авторитарным монархам приходили их менее энергичные преемники, реальные судебные полномочия ханов вновь сужались.
В еще большей степени ограничение судебных полномочий тюрко-монгольских монархов оказалось связано с утратой теми или иными государствами своего суверенного статуса.
Так, например, казахские владения в течение первой трети XVIII – середины XIX в. перешли под власть Российской империи, и уже с конца XVIII в. имперская администрация стала предпринимать шаги по реформированию судов, постепенно распространяя на них принципы российского законодательства, инкорпорируя в состав традиционных судов (в том числе под предводительством ханов и султанов из рода Чингис-хана) российских чиновников и т. д. После упразднения в казахских жузах ханской власти в 1820-е годы и власти окружных султанов в 1860-е годы говорить о системе «ханского» суда в Казахстане уже не приходится, сохранился лишь «народный суд» на основе обычного права, да и тот, благодаря усилиям имперских властей, по сути, превратился в низшую инстанцию общеимперской судебной системы с весьма ограниченными полномочиями.
Сходные процессы происходили в Монголии, оказавшейся с конца XVII в. под сюзеренитетом империи Цин. И хотя маньчжурские власти вплоть до падения самой Цинской династии сохраняли в Монголии институт аймачных ханов, их судебные прерогативы также были серьезно урезаны. Уже с XVIII в. в правовую и процессуальную сферу начинает постепенно вторгаться цинское право (номинально разработанное специально для монгольских «вассалов», но фактически отражающее значительное число общеимперских принципов). По мере усиления роли цинских наместников в Монголии возрастал и их контроль над деятельностью местных правителей во всех сферах, включая судебную. Наконец, во второй половине XIX в. цинские власти официально закрепляют в своей компетенции наиболее серьезные уголовные дела, оставляя в компетенции монгольских правителей лишь незначительные правонарушения и частноправовые споры. В сохранившейся процессуальной документации того периода встречаются примеры, когда дело, начавшееся рассмотрением в суде монгольского правителя, впоследствии передавалось на суд маньчжурских чиновников – вплоть до центральных властей (в лице Палаты внешних сношений – Лифаньюань) [Erdenchuluu, 2014; Heuschert-Laage, 2017].