Грязь - стр. 38
Бросаю взгляд туда. С едой он не закончил. Снова на него смотрю. Во рту пересыхает, когда Каримов подступает вплотную.
Отшатываюсь. Утыкаюсь плечом в бортик комода.
– Что это за херня? – рявкает Каримов.
Вкладывает в мои руки планшет. Листает изображение за изображением, проводя по экрану.
Там рисунок. Точнее несколько набросков. Последний проект. Тот, где нам позировал известный бодибилдер. Разные ракурсы отображены.
– А что не так? – роняю, прижимая планшет к груди.
Страшно смотреть, как набрякает темная вена на виске Каримова, как играют желваки под смуглой кожей.
– Это что за голый уебан?
– Это учеба, – продолжаю тихо, рефлекторно веду плечом. – Мы много чего рисуем на парах.
– Охуенная у тебя, блять, учеба, – заключает хлестко.
– А в чем проблема?
– Вот и смотрю, – цедит сквозь зубы. – Тебя от этих блядских занятий прямо не оторвать.
– Не понимаю…
– Отучилась ты, – холодно бросает Каримов. – Хватит.
– Что?
– Закончилось твое блядство.
Сильнее стискиваю планшет. Только и могу, что несколько раз моргнуть, глядя на разъяренного Каримова.
– Ты почему так, – начинаю и запинаюсь, судорожно качаю головой. – Нет, учебу я не брошу.
– По кайфу, да? – его голос будто рычание. – На голых уебков пялиться?
Чего?..
Единственный… хм, вот “такой” здесь он.
– Давай, расскажи, – тянет с угрозой. – Много хуев рассмотреть успела?
Молча смотрю на него.
А вот это уже вообще.
Того, о чем он сейчас говорит, на моих набросках нет. Но даже если бы и было, то это же просто картина.
– Это искусство, – роняю глухо.
– Чего, блядь?
– Искусство, – повторяю громче. – Не вижу ничего плохого в обнаженном теле. И нам же не только такие задания дают. Мы очень разные работы выполняем.
– Хер ты туда вернешься, – обрывает. – Нарисовалась, блять. Голые мужики. Ну пиздец. Сука. Искусство.
– Думаешь, я в универ хожу, только чтобы рисовать голых мужиков? – теперь и во мне начинает закипать гнев. – И кем же я буду после этого заведения?
– Да похуй, – бросает Каримов. – Тебе туда дорога закрыта.
– Нет, ты не можешь мне запретить, – выдаю твердо. – Я с детства рисую. Бросать это не собираюсь. Мы не только обнаженных людей изображаем. Предметы. Природу. Здания. Если ты не понимаешь, не разбираешься, то бесполезно доказывать что-то, объяснять. Ты же просто не слушаешь.
И тогда не слушал. В камере.
Плевать ему на мои слова было.
Есть только его желания. Как этот проклятый ужин. Развалился на стуле. Жрал. И без разницы ему, какие у меня чувства, как потряхивает от одного его присутствия.
– Рисование – моя единственная отдушина, – продолжаю.
И голос срывается. Фразы не идут дальше.
– Уйди, – говорю, наконец. – Пожалуйста.
Каримов берется за ворот рубашки. Одна пуговица. Вторая. Он методично расстегивает. Пальцы движутся все ниже.
– Ты что делаешь? – роняю сдавленно.
Он отбрасывает рубашку. Остается голым по пояс передо мной. Разводит руки в разные стороны.
– Искусство, – усмехается мрачно. – Что? Не нравится?
– Нет, это не…
Он хватает меня за руку. Прижимает мою ладонь к своей груди, буквально впечатывает в железные мускулы, заставляя провести пальцами по горячей кожей.
– Прочувствуй, – выдает Каримов.
Отворачиваюсь от него.
А он меня рывком притягивает вплотную.
И дальше мою ладонь ведет. В центр груди. После еще ниже. К животу. По густой дорожке волос. До самого пояса брюк. Прижимает крепче.