Грозное дело - стр. 20

– Я тебе, скотина, покажу, как над государем потешаться! Я и без Ефрема обойдусь! Я тебе язык и без клещей достану, пёс смердячий!

Клим стал понемногу сдавать. Он уже не так вертелся и почти не отбивался, а только что-то мычал, ногой подрыгивал…

Трофим разжал руки, убрал с Климовой груди колено, слез с лавки, провёл рукой в темноте и ничего не нащупал.

– Эх! – только и сказал Трофим.

– Чего? – хрипло спросил Клим.

– Лавку обернул! И квас, – сказал Трофим. – А пить охота!

– На окне ещё стоит, – ответил Клим. Усмехнулся и добавил: – Неотравленный.

Трофим повернулся, поискал на подоконнике, нашёл кувшин и начал пить.

– А ты бешеный! – сердито сказал Клим.

Трофим пил квас, молчал. Клим продолжил:

– Дурень! Я тебя испытывал. Мне Годунов велел. А ты меня чуть не убил.

Трофим отставил квас, вернулся к своей лавке, лёг, накрылся шубой и затих. Клим помолчал, потом спросил:

– А это правда, будто бы сам царь тебе чашу мальвазии пожаловал?

Трофим не сразу, нехотя ответил:

– Не чашу, а чарку. И не мальвазии, а хлебного вина. Двойного.

– А! – разочарованно ответил Клим.

Трофим разозлился и сказал:

– Не пожаловал, а сам поднёс! Пожаловал – это когда он через слуг передаёт. А тут сам, из своих рук, мне вот так чарку подал и сказал: «Держи, Трофимка!» И я взял и выпил, с царя глаз не спускаючи, вот!

– Давно это было? – спросил Клим.

– Давно, – без всякой охоты ответил Трофим и поморщился. Не любил он об этом вспоминать, ох, не любил! И не убивал он тогда никого, а отбивался. Не отбился бы – его бы убили. Тогда он сейчас сидел бы где-нибудь на облаке да сверху вниз поглядывал, а тот, которого он не убил…

Нет, тут же подумал Трофим, ничего здесь, внизу, не поменялось бы. Да и чего гадать? Гадание, суть ведовство, есть грех, за гадание положен кнут. Да и давно пора спать. Какой день был хлопотный! Да и когда его в Москве подняли – может, ещё даже до полуночи. Вспомнив Гапку, Трофим усмехнулся, но тут же опять стал строгим и подумал, что пора спать, во сне часто снится, где и кого нужно разыскивать. Поэтому когда он спит, он служит. И Трофим заснул.

Но ничего толкового ему в ту ночь не приснилось. И всё же Трофим, когда проснулся, то, ещё не открывая глаз, прислушался. Было тихо. Тогда он открыл глаза. Окно уже было открыто, но за ним было ещё совсем темно. Свет шёл только от лампадки. И в этом слабом свете Трофим рассмотрел, что Клим уже сидит на своей лавке одетый и в шапке.

– Ты куда это? – спросил Трофим.

– К боярину, – ответил Клим. – Он же у нас ранний. А ты здесь как выйдешь, так сразу налево, а дальше, учуешь – там у нас поварня. Скажешь, ты от Клима Битого. Тебя накормят. И там жди меня.

Сказав это, Клим сразу встал и вышел. Трофим ещё немного полежал, повытягивал кости, повспоминал, о чём был сон, а сон был пустой, ненужный. Трофим встал с лавки. На полу валялись черепки от вчерашнего кувшина. Трофим вспомнил, как он душил Клима, и подумал, что это тому будет наука – не распускай язык. А то знаем мы таких: не успеешь рта раскрыть, а он уже донёс!

Трофим вздохнул и начал собираться. Собравшись, надел шапку, вышел, повернул налево и, на горелый дух, пошёл на поварню. Пахло горелым луком, начинался постный день, пятница.

В поварне оказалось пусто. Но Трофим не стал проходить дальше, а сел с ближнего края стола. Вышла повариха – толстенная баба, спросила, он не Климов ли? Трофим ответил, что Климов. Баба ушла, вышел поварёнок, принёс горелого лука и хлеба, а потом кашу на воде и ещё кашу.