Грехи отцов - стр. 8

— Я наслышан, сударь, что виршеплетение — не самый сильный из ваших талантов. Но удручаться не стоит, вы определённо делаете успехи. После преизящной рифмы «пардон — афедрон[6]» ваша нынешняя кармина[7] сродни Гомеровой Илиаде.

Кадеты захохотали, Шульц позеленел.

История о том, как дремавший на занятиях изящной словесностью Шульц срифмовал спросонья с «пардоном» это не самое куртуазное слово, давно уже стала кадетским анекдотом.

Получив нагоняй от Радена, Алексей добросовестно отправился развлекать дурнушек, и вечер потёк своим чередом.

Разъезжались за полночь. Отчего-то после балов Алексей всегда чувствовал себя лошадью, что два часа упражнялась под упитанным всадником в полной экипировке — ноги заплетаются, бока в пене и нет сил заржать. И ни единой мысли в голове. Никакая муштра на плацу не давала такого эффекта.

На крыльце задержались, ожидая, пока граф Ростопчин с многочисленным семейством погрузится в экипаж. Сырой ветер бросил в лицо мелкий колючий снег.

Кто-то тронул Алексея за плечо. Обернувшись, он увидел лакея в богатой ливрее.

— Велено передать, — шепнул тот, и в ладони очутился клочок бумаги.

Прежде чем Алексей успел задать хоть один вопрос, слуга бесследно растворился в толпе.

С трудом сдерживая любопытство, Алексей сунул записку за обшлаг рукава. Привычная дорога до Васильевского острова показалась бесконечной, и, едва очутившись в своей комнате, где уже давно спали молодым, здоровым сном однокашники, Алексей дрожащими пальцами зажёг свечу и поднёс к ней записку.

«Завтра. В полночь. Дом на Нижней набережной, против лавки купца Смита. Записку возьмите с собой», — прочёл он в неровном, трепещущем свете, и сердце в который уже раз совершило кульбит и приземлилось не на месте.

______________________________

[5] Персонаж Ветхого завета – ассирийский полководец, командующий вторгшейся в Иудею армии. Был обманут, убит и обезглавлен иудейской красавицей Юдифью.

[6] Задний проход (ст. славянский).

[7] Небольшое стихотворное произведение.

***

Игнатий Чихачов смотрел на него, вытаращив глаза и, похоже, напрочь утратив божественный словесный дар. Поскольку ответа так и не последовало, Алексей нетерпеливо повторил:

— Мне нужно уйти после ужина. Ты же знаешь, как это сделать, чтоб не заловили. Поможешь?

— Ну ты даёшь… — выдохнул, наконец, Игнатий и покрутил коротко стриженной белобрысой головой. — Я бы раньше поверил, что Фриц Тизенгаузен сжёг карты и засел за учебники, нежели что ты́ отправишься в самоволку!

Алексей хмуро смотрел на камрада[8].

Игнатий вздохнул.

— Хорошо. Пойдём, как сыграют отбой.

Вниз спустились по верёвке из окна второго этажа. После тапты — сигнала отбоя — выйти во двор можно было только с разрешения дежурного офицера и через главное крыльцо, что Алексею вовсе не улыбалось. Стараясь не пересекать открытое пространство и держаться поближе к стенам, они очутились на задворках. Зло и заливисто забрехал цепной кобель.

— Тише, Жук, не шуми! — Игнатий посвистал.

Лай прекратился, и под ноги им, звеня цепью, выкатился лохматый чёрный ком.

Игнатий вытащил из кармана заветренную серую горбушку и, сунув псу половину, повернулся к Алексею.

— Запомни, Ладыженский, это главный пособник любого самовольщика. С ним надобно дружить. — Он протянул Алексею второй кусок. — На, угости его.