Граница. Россия глазами соседей - стр. 16
– Длинные маршруты – самые лучшие! – воскликнула жена.
Когда ближе к вечеру ветер утих, мы оказались в окружении льдин, огромного множества льдин. Капитан сосредоточенно вел корабль через паковый лед, который медленно трещал, издавая оглушительный грохот. Свернувшаяся калачиком на льдине белая медведица с медвежатами настороженно уставилась на нас своими черными глазками. Мы находились уже почти на пол пути к Мурманску, и теперь предстояло преодолеть самый тяжелый отрезок: пролив Вилькицкого, находящийся в самой северной части Северо-Восточного прохода. Пролив насчитывал пятьдесят пять километров в ширину, но при этом имел относительно небольшую глубину и мощное течение; круглый год море в этих местах покрывал толстый паковый лед. Всю ночь корабль шел вперед; прислушиваясь к грохоту, хрусту и треску ломающегося пакового льда, мы медленно приближались к мысу Челюскина, самой северной точке континента Евразия.
Этот мыс всегда вызывал страх у моряков из-за царившей там непогоды. Отсутствие плотных льдов приводит к постоянным штормам, а если внезапно наступает затишье, то весь этот пустынный ландшафт тотчас погружается в плотный липкий туман. Впервые на карте мыс обозначил Семен Челюскин, прибывший сюда на собачьих упряжках в 1742 году, а спустя сто пятьдесят лет самую северную точку России обошел со стороны моря Норденшельд. Ему предсказывали, что путешествие на мыс Челюскин станет для него последним, а министр обороны Швеции Карл Густав фон Оттер даже выступил против экспедиции, которая, по его мнению, оказалась бы чересчур рискованным мероприятием. Но, несмотря ни на что, в 1878 году Норденшёльд все же вышел в море. «Вега» форсировала этот страшный мыс без каких-либо драматических событий, однако увиденное совершенно не впечатлило Норденшельда: «[…] это был самый однообразный и пустынный ландшафт, который мне когда-либо доводилось видеть на просторах Крайнего Севера»[6].
Пограничники не разрешили нам высадиться на мысе, поэтому пришлось довольствоваться прогулкой вдоль рифов на надувных лодках. Когда мы подошли ближе, стало ясно, почему россияне сочли наше присутствие столь нежелательным. Мыс Челюскин представлял собой самую настоящую экологическую катастрофу, пародию на всеобщую российскую разруху и полное отсутствие какой-либо организации. Здесь уже не сотни, а тысячи ржавых нефтяных баррелей: наваленные друг на друга, распиханные по собранным на скорую руку бункерам. Из некоторых баррелей прямо в море сочились остатки горючего. Автомобильный хлам, обломки самолетов и вертолетов, металлолом, предназначение которого невозможно определить, наряду с зияющими проемами разбитых окон и прорехами пустых бетонных блоков с потрескавшимися фасадами – весь поселок представлял собой не что иное, как одну большую советскую свалку. Не видно ни единого цветка, чего уж там говорить о лугах; преобладали всевозможные оттенки серого, грязно-коричневого и ржаво-оранжевого. Единственные признаки жизни – присутствие трех солдат, которые внезапно приняли на себя очень занятой вид: увлеченные ремонтом радара на одной из крыш, они старались не обращать ни малейшего внимания на нас, сидевших в резиновых лодках.
Щитом для самой северной точки Евразии служили черные отвесные скалы. За обрывом раскинулось небольшое кладбище. На берегу в память о Руале Амундсене был возведен мемориал, а где-то неподалеку находился памятник Норденшёльду. Рядом с кладбищем установили российский красно-зеленый погранпост, такой же грязный и обветшавший, как и вся база.