Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - стр. 67

Рафте счел, что сделал достаточно и совесть его может быть спокойна: он был человек отважный, неутомимый, самолюбивый, столь же хитроумный, как его хозяин, и вооруженный лучше него, поскольку он был разночинец, существо подчиненное, и эти два изъяна в броне чрезвычайно обострили в нем хитрость, силу, сообразительность. Видя, что хозяин твердо уверен в успехе, Рафте решил, что опасаться нечего.

– Ну, монсеньор, – сказал он, – поспешите, не заставляйте слишком долго ждать, это послужило бы дурным предзнаменованием.

– Я готов. Еще раз, кто там?

– Вот список.

Рафте представил хозяину длинный список, в котором тот с удовлетворением прочел самые громкие имена, принадлежавшие знати, судейскому сословию и финансовому миру.

– Что скажешь, Рафте, я начинаю пользоваться успехом?

– Чудеса творятся на белом свете, – отвечал секретарь.

– Смотри-ка, Таверне! – произнес маршал, пробегая глазами список… – Что ему здесь нужно?

– Понятия не имею, господин маршал; ну, подите же к посетителям.

И секретарь почти силком вытолкнул хозяина в большую гостиную.

Ришелье мог быть доволен: прием, который был ему оказан, удовлетворил бы и притязания принца крови.

Но вся эта хитрая, искусная, лукавая любезность, присущая эпохе и обществу, которое мы описываем, пришлась в этом случае весьма некстати, потому что утверждала Ришелье в жестоком самообольщении.

Согласно приличиям и требованиям этикета все избегали при Ришелье слова «министр»; лишь немногие храбрецы отважились на слово «поздравления», да и те понимали, что не следует слишком упирать на это и что Ришелье едва ли на него ответит.

Этот ранний визит был для всех простым жестом, чем-то вроде приветственного поклона.

В ту эпоху нередко бывало так, что самые широкие круги легко и единодушно улавливали тончайшие оттенки смысла.

Несколько придворных дерзнули выразить в разговоре какое-нибудь желание, просьбу, надежду.

Один сказал, что ему хотелось бы получить губернаторство где-нибудь поближе к Версалю. Он, дескать, рад поговорить об этом с таким влиятельным человеком, как герцог де Ришелье.

Другой уверял, что Шуазель трижды забывал о нем при представлениях к ордену; он выражал упование на память г-на де Ришелье, которая могла бы способствовать освежению памяти короля, потому что теперь все препятствия к королевской милости исчезли.

Словом, маршал с упоением выслушал добрую сотню просьб, более или менее корыстных, но облеченных в крайне искусную форму.

Мало-помалу толпа рассеялась; все удалились, дабы не мешать г-ну маршалу в его важных трудах.

В гостиной остался один-единственный человек.

Он не приблизился к Ришелье прежде, вместе с другими, он ничего не просил, он даже не представился.

Но когда ряды посетителей поредели, этот человек подошел к герцогу с улыбкой на устах.

– А, господин де Таверне! – процедил маршал. – Очень рад, очень рад!

– Я ждал своей очереди, герцог, чтобы принести тебе самые искренние, самые сердечные поздравления.

– Вот как, в самом деле? С чем бы это? – возразил Ришелье, которого сдержанность его посетителей обязывала к скромности и некоторой таинственности.

– А как же, с твоим новым постом, герцог.

– Тише! Тише! – отвечал маршал. – Не стоит об этом говорить, ничего еще не решено, все только слухи.

– Однако же, любезный маршал, множество народу придерживается того же мнения, что я: твои гостиные были полны.