Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - стр. 26
– Но что дальше, государь?
– Дальше, мой дорогой герцог, – отвечал Людовик XV, вновь обретая серьезность, – дальше будет все то же самое. Вы меня знаете: с виду я уступчив, но я никогда не уступаю. Пускай себе женщины поедают медовые лепешки, которые я время от времени швыряю им, как швыряли Церберу[8], а мы с вами останемся спокойны, непоколебимы и навсегда неразлучны. И раз уж мы с вами пустились в объяснения, запомните хорошенько: какие бы слухи ни распускались, какие бы мои письма вам ни показывали, не упрямьтесь и поезжайте в Версаль… Пока вы слышите от меня такие слова, как нынче, мы останемся добрыми друзьями.
Король протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни укоризны.
– Теперь, любезный герцог, если вам угодно, приступим к работе.
– Я в распоряжении вашего величества, – отозвался Шуазель, раскрывая портфель.
– Что ж, для начала скажите мне что-нибудь по поводу фейерверка.
– Это было огромное несчастье, государь.
– Кто виноват?
– Господин Биньон, купеческий старшина.
– Народ очень вопил?
– Да, изрядно.
– В таком случае следует, быть может, сместить этого господина Биньона?
– Одного из членов парламента едва не задушили в свалке, поэтому парламент принял дело весьма близко к сердцу; но генеральный адвокат господин Сегье выступил весьма красноречиво и доказал, что несчастье было следствием роковой случайности. Он удостоился рукоплесканий, и вопрос исчерпан.
– Тем лучше! Перейдем к парламентам, герцог… Вот в этом-то нас и обвиняют.
– Меня обвиняют, государь, в том, что я не принимаю сторону господина д’Эгийона против господина Ла Шалоте, но кто мои обвинители? Те самые, что плясали от радости, передавая друг другу слухи о письме вашего величества. Только подумайте, государь: господин д’Эгийон превысил свои полномочия в Бретани, иезуиты были в самом деле изгнаны, господин де Ла Шалоте был прав; вы, ваше величество, сами законным порядком признали невиновность генерального прокурора. Не может же король сам себя опровергать. Министру-то все равно, но каково это будет по отношению к народу!
– Между тем парламенты набирают силу.
– Верно, набирают. Что вы хотите: их членов бранят, заточают в тюрьму, притесняют, объявляют невиновными – как же им не набирать силу! Я не осуждаю господина д’Эгийона за то, что он возбудил дело против Ла Шалоте, но я не прощу ему, если он это дело проиграет.
– Герцог, герцог! Ладно, зло свершилось, надо искать средство его поправить… Как обуздать этих наглецов?
– Пускай господин канцлер прекратит интриги, господин д’Эгийон останется без поддержки, и ярость парламента утихнет.
– Но это будет значить, что я пошел на уступки, герцог!
– Разве вас, ваше величество, представляет герцог д’Эгийон… а не я?
Довод был веский, и король это почувствовал.
– Вы знаете, – сказал он, – я не люблю причинять неприятности тем, кто мне служит, даже если они натворили глупостей… Но оставим это дело, столь для меня огорчительное: время покажет, кто прав, кто виноват. Давайте побеседуем об иностранных делах. Мне сказали, у нас назревает война?
– Государь, если вам и придется вести войну, то войну законную и необходимую.
– С англичанами, черт побери!
– А разве ваше величество боится англичан?
– Знаете, на море…
– Пускай ваше величество не изволит беспокоиться: герцог де Прален, мой кузен, ваш морской министр, скажет вам, что в его распоряжении имеются шестьдесят четыре линейных корабля, не считая тех, что в доках; далее, имеется довольно леса, чтобы за год выстроить еще двенадцать кораблей… Наконец, у нас есть пятьдесят превосходных фрегатов – это надежная позиция для войны на море. К континентальной войне мы готовы еще лучше: за нами Фонтенуа.