Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 52
– Несомненно, очень многие испанцы восхитятся мудростью королевского решения. Но лично я глубоко огорчена – и это огорчение, вероятно, разделят со мной немало других испанцев… Я огорчена тем, что у нас думают о мире, в то время как нашу землю еще топчет враг. Я помню, как бедняки отдавали последние гроши на снаряжение нашей армии, помню, как народ шел на войну – с песнями, танцами, с ликованием. Я, конечно, еще молода и безрассудна, но ничего не могу с собой поделать: после такого подъема народного духа этот финал кажется мне слишком… как бы это назвать… слишком холодным и прозаичным…
Она встала. Белая и тонкая, как свеча, стояла она перед королевой, одетой с кричащей роскошью, и весь ее облик был отмечен печатью благородной простоты.
У бедного французского посланника, месье де Авре, радостно забилось сердце. Значит, еще не оскудела земля испанская поборниками благородных и священных идеалов, значит, не перевелись в этой стране люди, готовые защищать монархию от мятежа и безбожия. Он растроганно смотрел на эту иберийскую Жанну дʼАрк, ласково поглаживая руку своей Женевьевы.
На остальных слова Каэтаны тоже произвели впечатление. Конечно, королева права, а то, что говорит герцогиня, – всего лишь романтика, патетический вздор. Но как она хороша и как смела! Кто еще в Испании мог дерзнуть столь открыто противоречить католической королеве? Сердца всех гостей принадлежали герцогине Альбе.
Когда она кончила, воцарилось молчание. Только дон Карлос, покачав головой, примирительно произнес:
– Ну, ну, ну! Право же, милая герцогиня…
Донья Мария-Луиза с болью в сердце почувствовала, как и эта ее победа обернулась поражением. Она могла бы поставить эту дерзкую строптивицу на место, но ей нельзя было давать волю чувствам, нельзя было показать, что слова герцогини задели ее, нельзя было рассердиться.
– Фасады вашего нового дома, дорогая моя юная подруга, – ответила она невозмутимо, – оформлены в лучших традициях старого испанского стиля, а внутреннее убранство отвечает веяниям нового времени. Думаю, вам следовало бы брать пример с вашего дома.
Едва ли можно было найти более удачный ответ: королева все же сумела достойным образом одернуть свою статс-даму. И тем не менее донья Мария-Луиза прекрасно понимала, что это ей ничего не дало – сама она по-прежнему останется для всех уродливой старухой, а ее соперница будет права, даже будучи трижды несправедлива.
Это, очевидно, понимала и Альба. Присев перед королевой в реверансе, она с дерзким смирением произнесла:
– Я очень сожалею о том, что вызвала недовольство ее величества. Я рано осиротела и не получила должного воспитания. Потому я порой невольно нарушаю строгий, но мудрый придворный этикет.
При этом она едва заметно покосилась на портрет своего предка, кровавого герцога Альбы, фельдмаршала, который на требование короля представить ему отчет о своей деятельности прислал следующий перечень: «Завоевал для испанской короны 4 королевства, одержал 9 решающих побед, успешно провел 217 осад, отслужил 60 лет».
Гойя наблюдал словесный поединок двух влиятельнейших дам со смешанными чувствами. Он верил в Божественное происхождение королевской власти, в то, что покорность этой власти есть такой же священный долг подданных, как почитание Божьей Матери, и слова герцогини Альбы показались ему преступной дерзостью; слушая их, он мысленно перекрестился – такая непомерная гордыня могла навлечь на нее беду. И все же сердце его почти болезненно сжалось от восторга перед лицом этой гордости и красоты.