Гойя, или Тяжкий путь познания - стр. 46
Склонившись в элегантном реверансе, Каэтана поцеловала руку сначала королю, затем донье Марии-Луизе. Та, безуспешно пытаясь скрыть удивление, впилась маленькими черными колючими глазками в вызывающе простое платье, в котором заносчивая Альба дерзнула встретить их католические величества.
Началась чинная светская беседа. Король, не отличавшийся быстротой ума, не сразу узнал бунтаря дона Гаспара, стоявшего как ни в чем не бывало среди гостей.
– Мы давно не виделись, – произнес он, прочистив горло. – Как поживаете? Выглядите вы превосходно.
Донья Мария-Луиза на мгновение опешила и не успела вовремя подавить в себе возмущение, но потом, видимо, сказала себе: уж если его пришлось вернуть из ссылки, следует хотя бы извлечь пользу из его таланта финансиста. И милостиво позволила бунтарю поцеловать ей руку.
– В это тяжелое время, сеньор, – сказала она своим довольно приятным голосом, – наша бедная страна нуждается в услугах каждого, кем бы он ни был. Поэтому мы с королем решили и вам предоставить возможность послужить отечеству.
Она говорила громко, чтобы все могли восхититься ее двусмысленной любезностью, с которой она выпуталась из непростой ситуации.
– Благодарю вас, ваше величество, – ответил Ховельянос, продемонстрировав в свою очередь незаурядные ораторские навыки, так что все присутствующие услышали его слова. – Надеюсь, что мои способности не успели заржаветь за долгие месяцы вынужденной праздности.
«Ты мне за все это заплатишь!» – подумала донья Мария-Луиза, имея в виду герцогиню Альбу.
Затем гости отправились осматривать дворец.
– Очень мило! Очень уютно, – похваливал дон Карлос.
Королева с выражением знатока на лице завистливо изучала драгоценные детали изящного убранства.
– Странные картины вы повесили на стены, дорогая моя, – сказала она, указав на шедевры старых испанских мастеров, казавшиеся среди всей этой милой мишуры мрачными, неземными видениями. – Мне было бы холодно под ними.
В театральном зале даже самые невозмутимые и немногословные гости не смогли удержаться от восторженных возгласов. Роскошный, но строгий, выдержанный в голубых и золотых тонах интерьер был залит светом бесчисленных свечей. Ложи и кресла, выполненные из ценнейших пород дерева, ласкали глаз изяществом форм. Колонны, поддерживающие балкон, были увенчаны резными изображениями старинных геральдических животных, как бы напоминавших о том, что хозяйка дворца – носительница титулов семи испанских грандов.
Наконец настал миг, которого герцог Альба с нетерпением ждал не одну неделю. Дворецкий предложил гостям садиться. На сцену вышли герцог, его невестка донья Мария-Томаса и Женевьева, дочь месье де Авре. Донья Мария-Томаса, черноволосая статная дама, выглядевшая рядом с субтильным герцогом и хрупкой Женевьевой настоящей амазонкой, взяла самый маленький из трех инструментов, ожидавших музыкантов на сцене, – виолу. Женевьева же, напротив, тоненькая, худосочная, в более чем скромном платье, села за огромную виолончель. Герцог играл на довольно редком инструменте – баритоне, называемом также виола ди бордоне, похожем на виолончель, с волнующе глухим и мягким, глубоким звуком. Настроив свои инструменты, они кивнули друг другу и начали дивертисмент Гайдна. Донья Мария-Томаса играла спокойно и уверенно, Женевьева усердно работала смычком, широко раскрыв испуганные глаза. Герцог, обычно такой холодный и отстраненный, все больше оживлялся. Его пальцы, прижимающие и щиплющие струны, казались живыми существами; красивые, печальные глаза сияли, и все его тело, обычно подчиненное размеренным, плавным ритмам, как будто сбросило незримый панцирь и теперь раскачивалось, словно дерево на ветру, в такт извлекаемым из недр виолы ди бордоне звукам. Казалось, это поет сама душа инструмента. Старая маркиза де Вильябранка смотрела на своего любимца с восторгом и умилением.