Гостинодворцы. Купеческая семейная сага - стр. 20
– Можно и так сделать. Пирожки я нонче с визигой заказала, так пирожки подам…
– Ну, пирожки-то ты убери подальше. Не идут они к этому. Какое это угощение!
– Да так, отчего же… промежду прочим-то?
– И промежду прочим убери. Да, вот еще что, – побарабанил Алеев себя по лбу пальцами. – Липа чтоб поприоделась как следует…
– Да она и так у нас, слава богу, раздетая не ходит.
– Ну, что ты мне там поешь? – сдвинул он брови. – Вобче говорю, чтоб почище… ленточку там, где следует, бантик приколи… Кажная чтоб бабья глупость на своем месте была… слышишь?
Алеева с удивлением посмотрела на мужа. В первый раз в жизни услыхала она от него такие распоряжения насчет туалета Липочки. Обыкновенно он никогда не замечал, во что одеты жена и дочь, а только ругался самым откровенным образом, когда ему приходилось платить по счетам модных магазинов и портних.
– Хорошо, скажу ей, – ответила Алеева мужу, смотревшему на нее в упор, – только она ведь у нас своендравная… захочет – оденется, а не захочет – ни за что не станет…
– Ну, это своенравие, сударыня моя, я не признаю и слышать о нем не хочу. Я сказал, значит, так и будет. Придет мне желание в рогоже ее гостям показать – собственноручно в рогожу зашью и покажу… девчонка, да чтоб родительских приказов не исполняла, – это чтоб я больше не слыхал. Поняла?
– Поняла, Спиридоныч… Как не понять! Я так это, а то она рази может твоих приказаний не исполнить?
– Да скажи еще ей, чтоб она поласковей да поумней себя вела с молодым Аршиновым…
– Она и то, Спиридоныч, ласкова с ним да приветлива…
– Ты про кого говоришь?
– Про Сережу Аршинова…
– Мне до этого дурака дела нет. Я говорю тебе про Ивана, который нынче с отцом у нас будет.
– Ну какой же Сережа дурак, Спиридоныч? Совсем зря ты его обижаешь… да я от него, окромя учтивых слов, ничего глупого не слыхала.
– А ты слушай, что я тебе говорю. Пустой парень, и больше ничего. Сам отец его мне таким аттестовал… слышишь?
– Слушаю, только совсем это он занапрасну…
– Ну, мне твоих мнениев не надо. Иван Афанасьич – дело совсем другое… и парень деловой, и к отцу уважителен…
– Не знаю я его…
– Вот и узнаешь, может, даже и зятем назовешь…
– Так они смотреть Липу приедут?
– Да. Ну, теперь я в город поехал…
– Спиридоныч, постой… а как же мне Липе-то… сказать об этом али нет?
Алеев задумался.
– Да отчего ж не сказать? Секрету в этом для нее никакого быть не может. Рано ли, поздно ли, а должна же замуж выходить. Девки что птицы: как пооперятся, так сичас и из гнезда вон.
Проговорив эту сентенцию, Алеев круто повернулся, нахлобучил на самые уши цилиндр и вышел на двор, где у крыльца в дрожках уже сидел Александр и, в ожидании отца, разговаривал с кучером.
Выезжая из ворот, они раскланялись с Подворотневым, встретившимся с ними почти у самого их дома.
– Александр, ведь это Подворотнев, кажется? – спросил Алеев у сына.
– Кажется, он, папаша…
– Да, вот она, судьба-то, – проговорил тот в раздумье, – первые в Москве рысаки у него были, а теперь вон пешком Москву-то вымеривает… а все от гордыни, Александр. Кабы слушался во младости родителей, никогда бы до таких степеней не дошел.
Алеев сел на своего любимого конька и поехал.
Подворотнев между тем подошел к воротам алеевского дома и заглянул в калитку.
Дворник, проводив хозяина, затворил ворота и исчез. На дворе никого не было, кроме старой собаки Кудлашки, глодавшей кость под навесом каретного сарая.