Господство тьмы. Искупление. Книга третья - стр. 59
– Шухер! Веди его на фасовку и следи за ним, я буду в соседнем помещении, – быстро сказал Ливий и толкнул ребят в коридор, чтобы их не заметила охрана и месяцы стараний не пошли насмарку.
Джексон тащил за собой Коула, который от усталости, недосыпа и выброса адреналина едва передвигал ногами. Если сегодня за ними не будут так пристально следить, он спрячет друга между ящиками и даст ему поспать. В противном случае Коул просто сорвётся на кого-нибудь – и всё будет потеряно.
Фасовочный зал был огромный. Куда ни посмотри – высокие каменные потолки, переходящие в стены, а затем в пол. Посередине помещения громоздились кучи обработанного угля, который в данный момент фасовали ребята с ночной смены, позже передавая дневным.
– Иди ровнее! – зашипел на Коула Джексон и повёл его в самый конец зала, туда, где обычно работал сам. Там же можно было спрятать друга и дать ему немного времени прийти в себя. Шум фасовочного зала убаюкивал лучше, чем камера и её тишина.
Как только Джексон отпустил Коула на груду мешков, тот сразу вырубился.
Дейв сидел на кровати, уткнувшись лбом в колени, и слушал, как за стеной вновь разворачивалась буря. Отец снова кричал, и, хотя мальчик не видел его лица, он прекрасно знал, каким оно было в этот момент – перекошенным от злости, с выступившими на шее жилами, с этим взглядом, который прожигал любого, кто осмеливался ему перечить. Сколько раз это уже было? Десятки? Сотни? Эти скандалы вспыхивали внезапно, без всякой причины, по мелочам, на пустом месте – как будто Брайн просто искал повод, чтобы вылить всю свою желчь и ненависть.
– Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?! – голос отца ударил, как гром. – Нет, конечно, не соображаешь. Ты же у нас дура.
Аврора молчала.
Дейв знал, что это её способ защититься, спрятаться, попытаться унять его злость, но это никогда не работало.
– Я ничего не сделала, – наконец произнесла она, и в её голосе была усталость.
– Именно! – рявкнул Брайн, и тут же раздался глухой удар. Что-то тяжёлое полетело на пол – возможно, ваза или стакан, а может, он просто пнул стул. – Ты ничего не делаешь! Ни-че-го! Ты даже говорить нормально не можешь, не то что думать!
Дейв сжал пальцы так сильно, что ногти врезались в кожу. Ему хотелось броситься туда, выбежать из комнаты, встать между ними, закричать, чтобы отец замолчал, чтобы он не смел так говорить. Но он знал, что это бесполезно. Он уже пытался – и каждый раз всё заканчивалось одинаково. Отец бросал на него короткий, полный презрения взгляд, а потом мог ударить или швырнуть на пол, а мама подбегала, хватала его за руки, шептала сквозь слёзы:
"Дейви, пожалуйста, не лезь… ради бога, не лезь…"
Но как он мог не лезть?
Он слышал, как мать сделала шаг назад, слышал её тихий, сбившийся вдох – словно ей было страшно даже дышать.
– Брайн… – начала она, но голос её предательски дрогнул.
– Заткнись, – отрезал он.
И снова эта тишина.
Тягучая, тяжёлая, словно в комнате кончился воздух. Дейв стиснул зубы, потому что знал, что будет дальше.
Отец всё равно уйдёт, когда ему надоест, а мама будет сидеть на диване, сжимая голову руками, долго, очень долго. А потом соберёт себя по кусочкам, поднимется, подойдёт к зеркалу, приведёт себя в порядок, и если её голос дрогнет при разговоре с кем-то из знакомых, она поспешит улыбнуться и скажет: