Горячее молоко - стр. 18

– Это мужские танцевальные туфли, – сообщает она. – Откопала их в винтажном магазине на горке. Я там летом подрабатываю.

Мокрыми пальцами я тереблю волосы. Она, спокойная и невозмутимая, стоит передо мной, а у меня волосы начинают виться мелким бесом.

– Латаю, вышиваю. Мне эти туфли бесплатно достались. – Она дергает кончик шелковистой косы. – Пару раз видела тут вас с матерью.

Над деревенской площадью гремит усиленный динамиками мужской голос. Сидящий в своем грузовичке торговец арбузами, как видно, не в духе: он беспрестанно сигналит.

– Да. Мама лечится в здешней клинике.

Бубню, как последний лузер. Почему-то мне хочется произвести на нее впечатление, но значительности не хватает. Сердце все так же колотится, футболка залита водой.

Незнакомка рослая, худая. На загорелых руках пара серебряных браслетов.

– Мы с другом снимаем тут дом, – говорит она. – Летом почти каждый год сюда приезжаем. Сегодня мне в магазине кучу заказов надавали. А вечером поедем в Родалквилар ужинать. Я люблю вечерами кататься, по холодку.

Мне бы так пожить. Пальцы ее по-прежнему гладят косу.

– Повезете маму по самым красивым местам?

Я объяснила, что нам предстоит забрать из клиники взятую напрокат машину, только загвоздка в том, что у меня нет прав, а у Розы больные ноги.

– Как это нет прав?

– Четыре раза провалила вождение.

– Такого не бывает.

– И теорию не сдала.

Поджав губы, она устремила обрамленные длинными ресницами глаза на копну моих волос.

– Верхом ездите?

– Нет.

– А я с трех лет в седле.

Мне решительно нечем похвалиться.

– Прошу прощения за эту путаницу, – сказала я.

И унесла ноги из Señoras, стараясь не переходить на бег. Куда мне податься? Податься некуда. Нас с матерью объединял тот самый страх, который внушали нам плакаты в ипотечной компании. И были правы. Я двинулась в сторону главной площади – как будто для того, чтобы прицениться к арбузам.

Корки сохраняю для кур, которые поразительным образом несутся даже на такой жаре. Разводит их сеньора Бедельо, потерявшая мужа в гражданскую войну: он сражался против фашиствующих франкистов.

Оказывается, арбузами торгует не мужчина, а женщина. Устроилась на водительском месте пикапа и сигналит напропалую маленькой коричневой пятерней. Я совсем запуталась. У меня в сознании сложился образ потного небритого шоферюги, а передо мной сидит немолодая женщина в соломенной шляпе. Синее платье запылилось, необъятные груди лежат на руле.

И тут я вспоминаю, что не допила кофе.

Возвращаюсь в кафе «Плайя» и залпом проглатываю свой кортадо, как деревенский пьянчужка – утренний коньяк.

А она тут как тут.

Блондинка в мужских туфлях стоит возле моего столика. Рослая, по-солдатски осанистая. Изучает море. Яхты. Детишек, которые бултыхаются в гигантских надувных кругах. Отдыхающих, которые воткнули в песок тенты и нежатся в шезлонгах или на расстеленных полотенцах. В океан уходит принадлежащий школе дайвинга катер, нагруженный всевозможным инвентарем. Гремит цепью рыжеватая овчарка, которую я до сих пор не освободила.

– Меня зовут Ингрид Бауэр.

Принесла нелегкая.

– А меня – Софи, по-гречески София.

– Будем знакомы, Зоффи.

В ее устах мое имя звучит, будто из другой жизни. Мне стыдно за свои унылые белые шлепанцы. На летней жаре они стали серыми.

– У вас губы растрескались от солнца, – говорит она. – Как миндальные орехи, созревающие в Андалусии.