Город. Жилые массивы - стр. 21
Традиционными мерами Мише Кору не вылечить. Он не успеет убрать эту гадость. Значит, придется действовать грубыми и непопулярными методами. И будем надеяться, что зараза не задела внутренние органы. Потому что запасных у меня под рукой нет.
– Миша, сколько ты можешь поддерживать ее? Не лечить, а именно поддерживать, чтобы зараза не двигалась больше?
– Значительно дольше, – задумался тот. – Минут сорок. Но это все ориентировочно.
– У меня секундомера все равно нет, проверять не буду. Громуша, что у нас там есть из обезболивающих?
– Ибупрофен точно был, – не убирая руки ото рта, ответила она.
– Блядь, ты мне еще нурофен с клубничным вкусом предложи. Давай шустрее, ищи самое мощное. Слепой, ты здесь?
За могучим телом Гром-Бабы трудно было кого-то разглядеть.
– Здешь, – старик протиснулся вперед.
– Ставь воду и продезинфицируй это, – я передал ему «Солдатика». Тот был наиболее острый. Все-таки затачивать ножи, как и со скуки чистить автоматы, являлось хорошей привычкой. Потому что оружие всегда должно быть в идеальном состоянии. Не знаешь, когда оно может пригодиться. – И еще вот это. – Я передал ему несколько закругленных иголок и синтетические нити, которые нашел давно и сразу мысленно отвел под эти нужды. На черный день. И вот он наступил.
– Ты что задумал, Шип? – подала голос Алиса.
Очень смешно, вот именно сейчас ты решила начать тревожиться?
– А на что это похоже? – я утер непонятно откуда взявшийся пот со лба. Фуф, че ж так жарко-то? – Если тебе непременно нужно как-то это назвать, то пусть будет полевой хирургией в условиях… короче, в херовых условиях.
– А если… – Алиса замялась. – Если ты убьешь ее?
– Она все равно умрет, – сказал я одновременно с Бумажницей. Вот только валькирия произнесла это с некоторым равнодушием, как свидетель неинтересного действия, а я – с бешено стучащим сердцем.
А тут и Громуша подоспела, держа в руках развороченную аптечку.
– Вот, – она протянула разные упаковки. – Найз, парацетамол, ибуклин и промедол.
– Это что? – я указал на белую пластиковую баночку с оранжевой полосой, до боли знакомую. – Гидроморфон?
– Не знаю, тут по-импортному написано, – прищурилась Громуша.
– Он, – кивнул я сам себе, выхватывая таблетки из рук танка. – Чего стоишь, давай воды.
– Это что еще такое? – спросила Алиса.
– Болеутоляющее, хорошее. Полусинтетическое производное морфина.
– Ты откуда знаешь?
– Матери доставал, когда умирала, – быстро ответил я. – У нас с препаратами для онкобольных беда, пришлось импровизировать.
– Прости, Шип, я не знала, – Алиса попыталась дотронуться до меня.
– Куда?! Держи ее, – тут же встрепенулся я. – Да ничего страшного, она быстро отмучилась. Всего за три месяца сгорела.
Чувство юмора Голоса начинало меня порядком раздражать. Если сначала это было смешно, то теперь хотелось плюнуть в лицо этому недоумку. Надо же именно сейчас вспомнить о матери…
Перед глазами возникло ее усталое, осунувшееся лицо и взгляд, полный боли и отчаяния. В последние дни у нее не осталось сил даже поесть. Я поил ее бульоном на мясе. А она ласково гладила меня по лицу, приговаривая: «Дунечка мой».
На глазах против воли выступили слезы, а на грудь словно горячий утюг положили. И еще появилось какое-то странное, незнакомое доселе чувство. Будто я нашел ранее утраченную часть себя и теперь не знал, что же с ней делать.