Город уходит в тень - стр. 28

Интересно, чей кабинет все это украшает сейчас? Как и вазы из кондитерского отдела гастронома на той же улице. И из кондитерской на Пушкинской. В гастрономе тоже были такие же прилавки. У меня просто руки тянутся погладить каждый… да только руки эти коротки. Весь тогдашний Бродвей дышал стариной…

А аптека Краузе на Пушкинской? Эх…

Другие люди. Профессионалы и мастера. Другие критерии. Другие принципы. Другие идеалы.

Почти ничего не осталось. Почти. Еще немного, и…

Попрекают меня. За то, что вмешиваюсь в дела чужой страны, а сама призываю ни в коем случае не лезть в дела чужих стран.

Только это не чужая страна. Это моя родина. Какая бы ни была, а родина одна. Не выбирают ни родину, ни родителей.

Родина моя. Ограбленная, вырубленная, почти изничтоженная, униженная, изнасилованная родина, я тебя все равно люблю.

Потому что хоть и была сама и видела и вижу, что с ней сделали и что творят сейчас, все равно не могу отвернуться.

Закрою глаза и вижу ее такой, какой она была. До всего того кошмара, в котором оказались мы все. До незалежности, самостийности, мустакиллика, независимости, свободы и демократии.

Кто там недавно написал? Как ее мама когда-то приехала в Ташкент и долго не могла опомниться, потому что увидела там настоящий рай.

Там. Настоящий. Рай.

Был.

Видите ли, рай – необязательно кущи и ангелы с арфами. Такое ви́дение рая – скучно и рассчитано на недалеких людей. Лично я надеюсь после смерти попасть в Ташкент, увидеть всех своих друзей, родных, сбегать на Алайский и зажить прежней прекрасной жизнью. Было же у Брэдбери: космонавты попадают каждый в свой родной город, где их ждут родные. Правда, их убивают, но меня-то не убьют – я к тому времени уже умру.

Так что надеюсь.

Надеюсь вновь увидеть родные улочки, иногда узкие, кривоватые, родной Сквер, посидеть там под каштаном, потолкаться по Алайскому, шумному, грязноватому, своему. Долго-долго смотреть на лотосы в фонтанчике парка ОДО, полюбоваться на веселых детей в парке Горького… вот увидите, меня все это ждет.

Кто сказал, что мертвые парки, скверы, базары, здания, улочки не попадают в рай? Не может этого быть. Непременно увидимся. Скорее раньше, чем позже.

Море зелени. Океан зелени. Царство прохлады. Два больших озера. Анхор. Салар. Бурджар. Фонтаны, где летом сидели все мальчишки города. Дома. Не псевдовосточный китч, не современное уродство неумелых архитекторов, сляпанное руками неумелых строителей. Дома. Не нужно думать, что частные дома были развалюхами. Очень многие были красивыми, крепкими и уж точно не китчем.

Я не буду перечислять все убитое, срубленное и снесенное. И так известно.

Просто одно время я близко общалась с архитекторами. Так вышло. По соседству с родителями поселилась Надя, жена Эдика Фахрутдинова, очень рано умершего создателя ныне уничтоженного кафе «Буратино», с дочерью и новым мужем.

Тогда я жила у родителей, а муж уехал в аспирантуру. Ну и заглядывала туда по вечерам. Там почти всегда собирались компании. Нет, не пьянки. Разговоры.

Вспоминая эти разговоры, я сомневаюсь, что современная молодежь мне поверит. Я и сама себе уже почти не верю. Что такое могло быть.

Это когда не о политике, не о «голосе Америки», не сплетни, не мода, не карьера, не выгодная женитьба, не кто кого подсидел, а яростные споры о Торговой палате. То есть о здании Торговой палаты, ныне снесенном. Как водится. Стоило ли покрывать части конструкции листовым золотом или нет? Бездари ли авторы или нет?