Город уходит в тень - стр. 27
Все делалось на века. Потому что основа в жизни была. Наверное, не у всех. Но в большинстве.
В моей молодости еще были живы бабушки-старушки, пережившие две мировых и Гражданскую. Безупречная речь. Безупречные манеры. Безупречный вкус. Ясные, светлые лица. Независимо от образования.
Я обожала бывать в их домах. Где все говорило о прошлом. Там и запах стоял другой. Невыветрившихся духов. Книжной пыли. Чего-то старомодного, недостижимого. Безделушки. Мелочи, которыми были набиты комоды. Старые брошки со стразиками. Ленты. Лоскутки. Книги, не издававшиеся в СССР. Лидия Чарская. Ветхий и Новый Заветы. Резные буфеты. Литографии и картины неизвестных художников на стенах. Образки, привязанные к никелированным спинкам кроватей. Матерчатые японки с веерами. Копии скульптур Клодта. Непременное варенье на кухне.
Другой мир. В котором я очень хотела бы жить. У меня там на душе легко. Мне кажется, что там я своя.
Когда-то центр Ташкента был сплошь застроен частными домами. Где сохранялась ТА, дореволюционная обстановка, по той простой причине, что в этих домах жили и до, и во время, и после Революции, никуда не уезжая, не эвакуируясь, не перебираясь в другие города. До Революции Ташкент считался богом забытым захолустьем. Тьмутараканью. Туда ехали энтузиасты. Люди, преданные своему делу. Недаром Великого князя сослали в Ташкент с глаз долой. Очень далеко было от столицы.
Эти люди крайне редко уезжали из Ташкента. Они оставались, оставались дети и внуки. Ташкент стал их родиной. А потом, через много лет – мачехой.
Вот в их домах и сохранялась настоящая мебель, красоты необыкновенной. И те самые безделушки и милые мелочи.
Все снесено могучим ураганом…
Помните, я писала о почтамте? О необыкновенной атмосфере этого места? Эта же атмосфера сохранялась и в других местах, причем очень долго. ДО землетрясения 1966 года. В основном на Бродвее.
Универмаг когда-то был пассажем Арифа Ходжи. Второй этаж был надстроен позже, уже в тридцатых. А на потолке первого резвились ангелочки. И прилавки. Прилавки, внушающие почтение своим видом. Такие же, как на почтамте и в магазине «Узкитаб». Входя в магазин «Узкитаб», я мгновенно проникалась чем-то вроде благоговения. Атмосфера была истинно книжная. Те же самые прилавки. Темно-красного дерева, настоящее произведение искусства. Я могла там бродить по разным отделам, покупать ноты, дышать тем воздухом. А ювелирный? Настоящая пещера сокровищ. Денег, конечно, у меня не было, а торчать там никто не запрещал. Это был ТОТ ювелирный. С ТЕХ времен. Тоже почему-то полутемный. Там всегда горел свет. И переливались золото и камни.
А это уже говорю не я. Это Лида Козлова, дочь директора Русского театра Горького в пятидесятые. Вот как был обставлен кабинет ее отца (жаль, я там никогда не бывала):
«В красный небольшой кабинет каким-то образом затолкали гарнитур в стиле ампир. Тяжеленные кресла, стол и диван с бронзовыми скульптурными нашлепками. Двуглавые орлы, львиные морды, когтистые лапы вместо ножек! Просто можно сойти с ума! Откуда это богатство? Не иначе, из резиденции генерал-губернатора. А какая здесь библиотека!!! Брокгауз и Ефрон, Метерлинк, Кнут Гамсун… Пытливое око борцов с крамолой никогда не заглядывало в эти шкафы»4.
Представляете, какое чудо? И заметьте: ее отец не пытался под шумок списать и увезти мебель и книги, все оставалось на своих местах.