Гонки на дирижаблях - стр. 36
– Их можно понять, – уклончиво ответил Иван, жуя и привычно ткнув в сползающие очки, – волнения на фабрике скобяных изделий братьев Солодовых месяц назад закончились смертью пятерых рабочих. Люди говорят о свободах, которые им никто не собирается предоставлять.
– Вы считаете это неправильным? – уже внимательнее посмотрел на него Михаил Андреич.
– Я считаю это несвоевременным, – ответил Дорофеев, – мы не готовы принять многое из того, что принесло открытие Внеземелья.
– Кстати, о Солодовых. Поджог их рабочими амбаров с зерном вызвал рост цен на хлеб. И сегодня мои рабочие потребовали повышения заработной платы.
Игнатьев говорил и намазывал варенье на булочку. А Иван в замешательстве подыскивал ответ. Рассуждая дома, перед камином с бокалом вина в руке, он мог бы дать себе волю и пройтись по головам и сената, и министерств, и поговорить о свободах для рабочих. Однако сейчас он вдруг стал медленно осознавать, что сидит перед человеком, в руках которого сосредоточена реальная власть. Вот захочет он выслушать разглагольствования его, Ивана Дорофеева, благодушно, и выслушает, а не захочет – может вытолкать в шею. Но потерять работу – это ещё полбеды, он ведь может ещё и доложить в полицию.
– Ну-у, – протянул он, сделав маленький глоток ароматного чёрного чая, – положим, потребовать повышения заработной платы они могли и так, без веяний духа свобод из Внеземелья. На днях я видел семью из рабочего посёлка. Всё-таки положение их ужасно.
– Эта семья, они работают у меня? – быстро спросил Игнатьев, подавшись вперёд.
– Нет, мать-проститутка и две дочери, – Иван откинулся вглубь кресла, будто инстинктивно пытаясь увеличить сократившееся вдруг расстояние между ним и собеседником, почувствовав к тому же, что переел, и пожалел, что осилил так мало, больше в него попросту не входило, сказывались частые сидения на вынужденной диете.
Игнатьев расхохотался. Дорофеев покраснел и добавил:
– Хорошо, оставим мать. А дочери? Вы полагаете, их ждёт лучшая доля, если они будут трудиться? Где? На фабрики женщин берут неохотно. В гувернантки и прислугу нужны протекция или хотя бы небольшое образование. А их просто нет… Но оставим и их. Что такое «не на что жить» знакомо и мне. Не понаслышке, Михаил Андреич. Не хотелось бы об этом. Но… о лучшей доле мечтает каждый.
Игнатьев молчал. На все эти вопросы он давно для себя ответил.
– Вы, полагаю, в бога веруете, Иван, можно я к вам так буду обращаться? Сейчас, знаете ли, нельзя быть уверенным в этом, поэтому я лучше спрошу, – сказал он, наконец.
– Да. – Иван, напрягшись, будто его сейчас ударят, ответил коротко сразу на оба вопроса.
– Думаю, что все доли в этом мире раздаёт нам бог, – сказал очень серьёзно Игнатьев.
– И смотрит потом, как каждый распорядится своей долей, – отрывисто ответил Иван и встал: – Прошу прощения, Михаил Андреевич. Боюсь, что испытываю ваше терпение. Благодарю за чай.
Михаил Игнатьев улыбнулся, понимая, что собеседник ушёл от разговора, боясь наговорить сгоряча лишнее. И тоже встал.
– Знаете, я принял решение взять вас на работу. Старику Глазьеву я платил двести рублей в месяц. Вам на первых порах обещаю платить сто двадцать. Как? Вам кажется это справедливым? – он продолжал улыбаться, настроение у него было хорошим, ему отчего-то казалось, что сейчас он будто поговорил с сыном.