Гонки на дирижаблях - стр. 34
– Ванная комната – сюда, – подоткнув нашедшиеся, наконец, очки на нос, оповестил Иван и махнул на дверь справа.
Вышел и дождался у двери Игнатьева.
Тот был задумчив и молчалив.
Выйдя в гостиную, Иван налил им обоим коньяку и, сев в кресло к камину, сказал:
– Шесть утра. Я до сих пор не могу прийти в себя. Что это было? Ты записался в сёстры милосердия?
Игнатьев отпил коньяк.
– Знаешь, сам не могу поверить, что я собственными руками притащил к тебе… эту… Лушку, одним словом. Но Саша… Это она вытащила меня из той передряги у Мохова. А Мохов выгнал её мать с сестрой на улицу. Но Саша совсем другая, Иван, если ты о работе. Я думаю, твоя мать не пожалеет, если возьмёт её к себе. Ты ведь её видел?
– Видел, – задумчиво проговорил Иван, – почему ты не хочешь просто оплатить квартиру?
– Она не примет.
– Она не примет, – повторил, кивнув, Иван, прихлёбывая из стакана.
И, поглядев на друга, увидел, что тот спит, держа в руке на подлокотнике рюмку…
12. Михаил Игнатьев
Судоверфи Игнатьева протянулись вдоль городской реки, которая каждые шесть с половиной часов взбухала от приходящей с моря приливной волны. Течение обращалось вспять до самых её верховий.
Небольшие лоцманские суда, которые строили с успехом вот уже несколько десятков лет Игнатьевы, считались самыми крепкими и быстрыми «проводниками» приходящих в порт со всех концов света судов. Михаил Андреевич Игнатьев после смерти отца сумел значительно расширить дело. А вот мысль о том, кому он передаст бразды правления, вызывало лишь кислую гримасу на его лице. С сыном они были далеки от взаимопонимания. Они были вообще далеки друг от друга.
Дождливый осенний день близился к концу, и за окнами уже стемнело. Тяжёлые портьеры были неплотно закрыты. В камине полыхало огромное полено. Широкий стол тёмного дерева завален проектами и документацией. Поверх расстеленного чертежа валялся с десяток остро отточенных карандашей.
Сам Игнатьев, откинувшись в кресле, постукивая карандашом по столу и покачивая носком начищенного до блеска ботинка, задумчиво рассматривал молодого человека, сидевшего перед ним и представившегося как Иван Дорофеев. Раньше он не однажды слышал о нём – рассказывала Ирина.
Иван Дорофеев был другом Игнатьева, с которым они учились в одном университете. Принадлежал к хорошей семье, и, что стало так немаловажно с некоторых пор для Михайлы Андреича, уважал своего отца. Сам Дорофеев старший хвастал как-то в клубе «Белый слон», где собирались те, кто побывал хоть раз в Индии и Китае, а теперь – больше любители шахмат. Он расписывал трогательную заботу сына о нём так долго, что Игнатьев вынужден был покинуть собеседника под первым благовидным предлогом.
Все эти: «Папа, как вы себя чувствуете сегодня», «Что вы ели на завтрак», «Не позвать ли вам врача» – заставляли Михаила Андреича вести внутренний весьма шумный и непривычно эмоциональный монолог. «Да! Я не попал под паровоз и не остался без ноги! Да, я не пролежал в больнице полгода и не кровоточил месяцами как недорезанный хряк, как говорил тогда Дорофеев старший, это всё ужасно… Но я тоже отец…»
Сейчас обида на сына всколыхнулась с прежней силой. И тут же всплыли в памяти слова жены, брошенные как-то сгоряча: «А ты… ты когда-нибудь хвалил своего сына?»
Вначале господин Игнатьев был готов выставить посетителя, едва будут соблюдены приличия. Но чертёж, который принёс Иван, оказался чертежом подводной лодки. Озадаченно потерев переносицу, Михаил ещё раз посмотрел на сигарообразное туловище лодки с винтом в хвостовой части. Задумываясь не раз о таком судне, Игнатьев представить даже не мог, что в скором времени увидит его проект, да ещё на своём столе. В углу чертежа умелой рукой был сделан карандашный набросок судна.