Голубой замок - стр. 19

– Можно мне пойти к себе и лечь? – тихо спросила Валенсия. – У меня болит голова.

– Отчего это? – спросила кузина Стиклс, раз уж миссис Фредерик спросить не могла. На вопрос следовало ответить. Валенсии не дозволялась беспричинная головная боль. – У тебя редко болит голова. Надеюсь, ты не подхватила свинку? Выпей ложечку уксуса.

– Чушь! – выпалила Валенсия, вставая из-за стола. Теперь она не боялась грубить – и так всю жизнь была вежлива.

Если бы кузина Стиклс в принципе могла побледнеть, так и случилось бы. Но, не располагая подобной возможностью, она пожелтела.

– Ты уверена, что у тебя нет горячки, Досс? Похоже на то. Иди и ложись в постель, – сказала она с тщательно выверенной тревогой, – а я приду и натру тебе лоб и шею бальзамом Редферна.

Валенсия, которая уже была у двери, обернулась.

– Я не хочу натираться бальзамом Редферна, – процедила она.

Кузина Стиклс уставилась на нее и выдохнула:

– Что? Что ты сказала?

– Я сказала, что не хочу натираться бальзамом Редферна, – повторила Валенсия. – Этой ужасной, липкой, вонючей мазью. Ничего в ней нет хорошего. Я хочу побыть одна, вот и все.

И Валенсия вышла, лишив кузину Стиклс дара речи.

– У нее точно горячка, – пробормотала та.

Миссис Фредерик продолжала есть свой ужин. Не имело значения, горячка у Валенсии или нет. Дочь была повинна в дерзости.

Валенсия не спала в эту ночь. Долгие часы она лежала без сна в темноте и думала, думала. Она сделала удивительное открытие: почти всего боясь в жизни, она не боялась смерти. Смерть не казалась ужасной. И отныне ей не нужно страшиться всего прочего. Почему она так мучилась страхом? Из-за жизни. Трепетала перед дядей Бенджамином из-за угрозы нищей старости. Но теперь ей не быть ни старой, ни отвергнутой, ни обреченной терпеть лишения. Ее пугала растянувшаяся до конца жизни участь старой девы. Но теперь жизнь не продлится долго. Она опасалась обидеть мать и семейный клан, потому что должна жить с ними и среди них, а сохранять мир, не поддаваясь им, невозможно. Но теперь в этом нет нужды. Валенсию охватило неведомое чувство свободы.

Правда, она все еще страшилась суматохи, которую устроит суетливая родня, если узнает правду. Валенсия содрогнулась от одной только мысли. Ей не вынести этого. О, она прекрасно представляла себе, как все будет. Сначала она столкнется с негодованием, да, с негодованием дяди Джеймса, потому что отправилась к врачу, не посоветовавшись с ним. Миссис Фредерик будет возмущена ее хитростью и лживостью – «в отношении к собственной матери, Досс». И весь клан осудит «паршивую овцу», которая не обратилась к доктору Маршу.

Затем наступит черед озабоченности. Ее поведут к доктору Маршу, а когда тот подтвердит диагноз доктора Трента – отправят к врачам в Торонто и Монреаль. Дядя Бенджамин выпишет чек (великолепный жест щедрости в отношении вдовы и сироты) и будет вечно рассказывать, какие счета выставляют эти горе-лекари – и лишь за то, вообразите, что с умным видом расписываются в собственной беспомощности. А дядя Джеймс, заклеймив бессилие медиков, вынудит ее принимать фиолетовые пилюли: «Я знаю, они помогают, когда все доктора опускают руки». Мать примется пичкать ее красной настойкой Редферна, а кузина Стиклс – каждый вечер натирать его же бальзамом область сердца, утверждая, что это должно помочь и уж точно не может повредить, и все хором будут потчевать ее советами и лекарствами. Придет преподобный Столлинг и важно скажет: «Дочь моя, ты очень больна. Готова ли ты к встрече с Всевышним?» – с таким видом, как будто вот-вот покачает у нее перед носом своим пальцем, который с годами не стал менее костлявым и коротким. За нею установят неусыпное наблюдение, как за малым ребенком, не позволят ничего делать и никуда выходить одной. Возможно, даже не разрешат спать в одиночестве, опасаясь, что она может умереть во сне. Кузина Стиклс или мать настоят на том, чтобы ночевать в ее комнате и постели. Да, без сомнения, так и будет.