Голуби в берестяном кузове - стр. 2

Старик стоял, опёршись на ручку ухвата, которым только что ворочал горшок в печи. Сытно пахло ячменной кашей и жареным салом.

– Со шкварками? Ох, тётка Анюта, нет времени у меня твоей каши отведать.

– Жива… Где ж ты её нашел? – удивлённо сказала вновь появившаяся голова.

Женщина, лицо которой едва можно было угадать в полусумраке, смотрела вниз.

Поздний гость промолчал. Он принялся легонько похлопывать ладонями себя по плечам, по животу и ляжкам. Одежда под его руками постепенно менялась. Мятый сюртук и вымокшие панталоны исчезли. Тёплые штаны из молочного цвета козьей шерсти и такая же рубаха, подпоясанная кожаным, широким ремнем, изменили его до неузнаваемости. Из городского продрогшего щёголя он преображался на глазах в человека бывалого и небедного. Широкий двуручный меч тускло блеснул серебряной рукоятью во тьме. Замысловатое плетение кольчуги быстро исчезло под тяжёлыми складками мехового плаща. В правом голенище мягких сапог торчала рукоять короткого меча, которая едва достигала колена. И вот уже совсем другой человек с шапкой из черно-бурой лисицы в руках стоял перед стариком. Старика это нисколько не смутило. Он и старуха на печи терпеливо ждали ответа. Но гость больше не промолвил ни слова и пошёл к двери. Старик, накинув овчинный тулуп, висевший на стене среди вороха одежды, заторопился вслед.

Ночной гость, выйдя во двор, остановился. Собака радостно завиляла хвостом в репьях, вытянула морду, жмурясь от колючего снега. Дождавшись, пока старик выйдет за ним на улицу, гость еле слышно что-то шепнул. В ту же самую минуту по двору покатился белый комок… Заяц… Беляк летел, словно ошалелый… Собака взвилась и захрипела на цепи, срываясь на бешеный лай. В этом поднявшемся шуме мужчина повернулся к хозяину дома и проговорил, приблизившись к самому лицу старика.

– Не знаю я твоих гостей, Сила. Не стал поэтому и говорить в избе, – его слова почти заглушались отчаянным лаем собаки, но старик кивнул, он не сводил глаз с гостя, и, казалось, слова ловил, едва они слетали с губ. – Я не знаю, чьё дитё. Лежала она в снегу, на груди матери своей мёртвой, сразу за мостом у речки. Может, разузнаю потом, если доведётся, чья она. Похороните мать. Не гоже ей там лежать. Люди её не скоро в той канаве найдут. Да, присмотрись к постояльцу-то.

Старик, лишь услышал о несчастье, закачал головой:

– Мала совсем. Ну да молоком отпоим, кашей откормим, лишь бы не помёрзла, пока нёс. Как звать-то?

– Вернусь за ней, сейчас боюсь не довезти.

– Ступай, ни о чём не думай. Всё сделаем, а как потом что будет, нам оно не ведомо.

Заяц, мечущийся под носом захлёбывающейся от ярости собаки, исчез. Пёс тявкнул, на всякий случай издал победное рычание и, заворчав, снова потянулся к людям, ожидая похвалы за свою службу. Но им не до него.

– Бывай, Сила. Выпускай коня.

– Бывай, – проговорил старик, так и не назвав по имени своего ночного гостя.

Открыл конюшню, вывел коня. Тот, почуяв хозяина, всхрапнул. Гость оседлал коня, принеся из конюшни седло и упряжь. Легонько хлопнул старика по плечу и взлетел в седло. Сила топнул ногой в стоптанном латаном валенке. Ворота медленно поползли, подчиняясь его воле, и в считанные мгновения всадник исчез в ночи.

Метель не унималась. Всадник, закутавшись в плащ, спешил. Дорогу перемело заносами, все труднее и медленнее становился шаг лошади, и вот уже дважды слышался вой. Волки. Но к утру дороги занесёт совсем, и тогда к молодому Светославичу в Заонежье не добраться. А в Древляну, что ниже по течению Онежи, и тем более.