Год четвергов - стр. 16

Я рассказал всё, что знал про шахматы, а потом мы играли до позднего вечера.

Утром он снова ждал меня на скамейке: его лицо и руки были в синяках и ссадинах. Все лето мы с Вовкой сражались на равных.

– А у меня сегодня день рождения, – сказал Вовка, – только мне никогда ничего не дарят. Сегодня они опять напьются, – он вздохнул и кивнул в сторону своих окон, – и папка снова начнёт драться.

– Это тебе, – я протянул Вовке книгу с шахматными этюдами, – можно играть без доски, в голове. И поздравляю тебя с днём рождения.

От неожиданности Вовка взмахнул рукой и сбил с переносья простенькие пластмассовые очки со сломанной, но аккуратно обмотанной синей изоляционной лентой дужкой. Шмыгнул носом, пугливо оглянулся на свои окна, и его влажные глаза с длинными густыми ресницами наполнились слезами. Он всхлипнул, словно собирался заплакать, наклонился, поднял с травы очки, протер стекла кончиком рубахи и дрожащей рукой водрузил их на нос. Со смущенной улыбкой на лице прошептал:

– Ёлки зелёные, – и спрятал книгу за пазуху.

Потом он еще долго сидел на скамейке, с тоской смотрел на голые окна своей квартиры, ожидая, когда в них погаснет лампочка, словно голова змеи, свисающая с потолка на длинном тонком проводе.

Утром у нашего подъезда стояли машины: скорая и милицейская, а строгая тетка в темном костюме, мама назвала её соцработником, куда-то вела за руку испуганного Вовку. За плечами у него был тощий рюкзак, другой рукой он прижимал к груди книгу.

Папа сказал, что Вовкины родители отравились паленой водкой.

Я заканчивал школу, имел разряд по шахматам и участвовал в городских шахматных турнирах. На одном из соревнований с интересом наблюдал за сеансом одновременной игры.

Долговязый парень в очках ходил вдоль столов с шахматными досками и быстро передвигал фигуры. Около одного стола он ненадолго задумался, аккуратно снял за обе дужки очки с круглыми стёклами. Прищурил близорукие глаза с пушистыми, как у барышни, ресницами, потёр рукой переносицу, потом улыбнулся и сказал:

– Вот же ёлки зелёные.

Положил фигуру короля на бок, поблагодарил соперника за игру, пожал ему руку и перешел к соседнему столику.

Я узнал Вовку, окликнул, подошёл к нему. Мы оба обрадовались встрече, обнялись и разговорились. Вовка рассказал мне о своей жизни.

– Знаешь, в тот день, когда я увидел тебя с шахматами, родители собирались «на дело» – винный ларек грабить, а я должен был стоять на стрёме, но заигрался и опоздал.

Отец тогда избил меня сильно. До сих пор его ненавижу. Меня в детдом определили. Там прозвали Маугли – старшие били часто, но я только рычал и кусался, а затем разговаривать перестал. Меня психиатру показывали, лечить пытались, потом рукой махнули и забыли. А я говорить ни с кем не хотел, так проще жить было. Да и какой спрос с немого?

Знаешь, я даже о самоубийстве тогда подумывал. Мне врач таблетки успокоительные давал, только я ухитрился их не глотать и накопил штук двадцать. Вот, думаю, проглочу их разом, засну, и никто горевать обо мне не будет – никому я в этом мире не нужен…

Я слушал Вовку и боялся пошевелиться. В горле пересохло, нестерпимо хотелось пить. Но я боялся отойти от него даже на минуту – а вдруг Вовка исчезнет.

– Однажды я у завхоза шахматную доску увидел – простенькую, из сложенного пополам толстого картона, и пластмассовые фигурки в серой коробке с оторванными углами. Завхоз сказал, что на такой сам Ботвинник играть начинал, и отдал её мне.