Глубоко. Пронзительно. Нежно - стр. 47
– Правда, потом итальянца начал охватывать голод. Чем больше он смотрел на красивых русских девушек, тем радостнее понимал, что приехал сюда не зря. После расставания образ человека стирается постепенно, здесь ситуация была обратная: после встречи с нашими красавицами их образы стали проявляться в его взгляде все ярче и ярче. Ему захотелось в их тепло, в их уют. Он преданно, словно преданный дворовый cane italiano, побитый невзгодами и утомленный дорогой, смотрел на наших студенток. Cane – это пес по-итальянски, – пояснила Шила.
– Я знаю. Канары отсюда.
– Но никто из них не был готов скоротать с ним этот вечер. Пришлось взять удар гостеприимства на себя. Я покормила нашего гонщика в студенческом кафе. Пицца пошла на «ура», потом устроила его в общежитии для иностранных студентов. Всю дорогу он не переставал цитировать великого классика и извиняться за свой придорожный вид. Спросил, почему девушки в России такие холодные.
– Наши филологические девы только с виду свободные и открытые, а копнешь чуть глубже, внутри каждой свой драмтеатр. Обратно уже захочется не на велике, а на самолете ноги уносить. А ты ему что ответила?
– Да нет, не холодные, просто весна была поздняя.
– Смеялся?
– Постоянно. И больше не закрывал. Как открыл передо мной буфет с прекрасным итальянским фарфором, так больше и не закрывал.
– Значит, симпатичный?
– Да ничего себе Челентано.
– Может, он еще и поет?
– Я сразу дала ему понять, что замужем и кофе не будет.
– Верность, как же я ее люблю, твою верность, иногда даже больше, чем тебя.
Иногда я завтракал один. Жена еще обнималась с Морфеем, придавленная им, я молча ревновал на кухне и переваривал, помешивая ложкой кофе, что тоже не хотел из турки подниматься. Наслаждаясь медленным рассветом, я понимал, что женщине необходимо больше спать, чтоб выглядеть красивой. Воскресенье – один из тех редких дней, когда не обязательно воскресать к девяти утра, можно к обеду.
– Он тебя просто-напросто покупает.
– Ценит.
«Ценность будет падать, как только купит, как у машины, примерно на десять процентов в год», – подумал я про себя, упираясь в картинку телевизора.
– Красавица. В этот момент «красавица» из его уст звучало для нее как «уродина».
– Не надо меня строить, я уже построена.
– Чего ты хочешь?
– Быть счастливой.
– Выйди замуж и будь счастлива! А если не поможет, то разведись, снова почувствуешь себя счастливой.
Он не любил ее, он понятия не имел, что это такое, а может быть, просто гениально играл роль человека, не способного на любовь. Я не знал этого актера, мне хотелось верить ему. Его партнерша играла хуже, возможно, накануне она поссорилась со своим настоящим, и текст их спора отличался от текста сценария.
Жизнь наша была то театром абсурда, где сурдопереводчиками были гениталии, то театром влюбленных теней, где от счастья я становился ее тенью, она – моей. Я помешал кофе и облизнул ложку. Положил ее на стол, капля напитка ушла в скатерть. «Без жены можно делать все что угодно. Будь здесь она, я бы получил уже замечание, но что еще хуже, я бы так не сделал, предвидя опасность».
– Ты спишь уже?
– А ты как думаешь?
– Я не думаю, я звоню.
– Герой. Как мне любить тебя?
– Да какое это имеет значение. Главное, меня, детка.
– Я прошу тебя об одном – не называй меня деткой.