Глубоко. Пронзительно. Нежно - стр. 46
Я снова вернулся к мысли о сестре. Почему-то вспомнил, как знакомые во всех нюансах рассказывали, как делали стерилизацию кошке. Сестра же мне ничего не сказала, две операции подряд и ни слова. Только улыбается тихо, будто все хорошо, а у самой такая неуверенность в глазах. «Начинаешь думать за мужика – теряешь женственность». Выйди замуж и будь счастлива! А если не поможет, то разведись, снова почувствуешь себя счастливой. Конечно, такие женщины однолюбки, они всю жизнь будут любить тех, кто их бросил. Ведь им нужна была хоть какая-нибудь любовь, чтобы подняться. Я видел женщин, от которых ушли мужчины. Ни одна из них от этого не потеряла. Хотя муж ее пытался вернуться. Да только зачем нужен уже ей был такой, пастеризованный:
– Я тебе надоел?
– Ну как тебе объяснить. Я тебя объелась и больше не хочу.
«Конечно, она хотела. Она все еще любила его, но гордость, ее-то куда отселишь».
Со стены меня накрывало картой мира, словно это и было одеялом на ночь. Карта мира темнела раскрытой пастью. Мир норовил проглотить меня, пережевать, словно кит планктон, усвоить и систематизировать на элементы. Мне не хотелось быть просто пищей, средством, но больше всего мне не хотелось быть посредственностью, как бы та ни втягивала в свою среду.
Сегодня был странный день, я встретил трех знакомых, и все они были рыжими, не то чтобы им не везло в жизни, просто волосы их цвели по своим законам, больше всего меня порадовал первый из них – солнце. Он преследовал меня целый день, а потом ему надоело. Сегодня лил дождь. Я наблюдал, как тот полз по окну, словно прозрачный червь, то уползая куда-то под раму, то вновь появляясь из-под нее.
Студентки сидели молча, девочки смотрели на меня, будто сейчас я должен был взлететь к звездам, чтобы потом совершить плавную посадку с грузом гуманитарных знаний в их юные головы, забитые совсем другим любовным хламом. Головы были прекрасны на первый взгляд, на 2-й я чувствовал себя в театре Кабуки. Грим скрыл все эмоции, что там под ним? Мало кто знал, что там под защитным слоем стратосферы томилась мимика. Которая получила пожизненное за свою сухость, сидя в жирной маске, она вспоминала свою молодость, что ей еще оставалось. Вечером приходили руки и выручали ее на волю, потом массаж, снова маска, уже увлажняющая. Снова ночь, и так до бесконечности.
На занятия я брал с собой чай в термосе, это меня грело, не жена, конечно, но все же. Пока я заваривал себе чай, в голове моей все еще сидел вчерашний итальянец, про которого вечером рассказывала Шила: «Представляешь, завалился к нам в университет посреди занятия. Ярый поклонник Достоевского, этого ему вполне хватило, чтобы заправить себя высокой идеей и доехать до Питера на вело. Он доехал на велосипеде от Рима до Университетской набережной Санкт-Петербурга».
– Достоевский велик, – сказал итальянец, лицо его треснуло улыбкой, и из нее посыпались ровные белые зубы. – Мне очень хотелось пройтись по улицам города, где он жил. Вы счастливчики, вы можете дышать воздухом того же неба, которым дышал он.
– Он так и сказал? «Дышал небом».
– Да.
– Красиво чешет этот итальянец, может, это сам Данте?
– Не похож.
– Глядя на вдохновленного нашим писателем велогонщика, захотелось перечитать Достоевского. Может, тоже на что-нибудь сподвигнет. Или взять и перечитать того же Данте и посмотреть, захочется ли сесть в седло и на двух колесах рвануть во Флоренцию, – вставил свою реплику в рассказ жены Артур.