Глубоко. Пронзительно. Нежно - стр. 33
– Нагулялся?
Я оторвался от окна и посмотрел на жену:
– Ага. Захотелось развеяться.
– Как там?
– Питер любит делиться впечатлениями.
Разговаривая со мной, Шила присматривала за собой в зеркало. «Чем больше одиночества в душе, тем чаще женщина смотрится в зеркало. Оно, в принципе тоже окно, которое преувеличивает эго. Я увидел в отражении лицо жены, будто фото в альбоме, который листало само время. Время тычется пальцами стрелок в фото и смеется над теми, что были совсем другими. Молодыми. Я вроде как оставался им. Мне так казалось все время, всем так кажется, и Шиле сейчас, наверное, тоже».
– Ну сколько можно зеркалу показывать свое лицо. Что ты там ищешь?
– Свою привлекательность. Но, к сожалению, люди не молодеют, тем более женщины.
– Перестань торговаться. Еще как молодеют, особенно весной.
– Да, но комплименты все дороже.
– Бери мои, они дешевле.
– Твои я уже знаю, свеженького ничего нет?
– Дай мне подумать.
– Мне некогда.
– Что за спешка?
– Если честно, я хочу совратить тебя.
– Каким образом?
– Своим, – села мне на колени Шила, и я почувствовал тепло ее ляжек своими бедрами. Будто солнце взошло над последними, и скоро растение рванет к верху, к этому самому солнцу, сильное, твердое и проникновенное.
На кухне царила духовка, в которой испекли что-то очень интимное: Шила сидела на моих ногах ко мне спиной, я держался за ее грудь. Голова Шилы лежала на моем плече, я целовал ее шею сквозь длинные, потные от волнения и страсти волосы, которые текли словно из душа широкой шелковой струей на наши тела: «Будь я вампиром, прокусил бы и выпил всю ее любовь без остатка. Но я не вампир, я муж. Я не что иное, как свойство порочного круга жизни».
В понедельник решила начать новую жизнь с пробежки. Когда будильник мне перезвонил во второй раз, я повернулась на бок, посмотрела на своего мужчину, он крепко спал. Мне тоже не хотелось вставать. Чтобы хоть как-то успокоить совесть, я начала бегать глазами по контуру его профиля. Мужественный ландшафт говорил о том, что жизнь его не была сахаром. Со мной-то, конечно. Всегда было тяжело с женщинами, которых кто-то оставил в неопределенности. У них сердца закрыты. А всему виной верность, когда она еще преобразуется в недоверие. Стоило ли так рано просыпаться, чтобы думать о нем. О том, след которого исчез черт знает когда. Точнее, след остался, много следов, будто топтался намеренно. Исчезло тело.
А тут еще внутренний голос: «Мне кажется, ты придаешь понедельнику слишком большое внимание. Он, как всякий тонкий психолог, отлично этим пользуется. А между тем ведь можно на него просто забить: не пойти на работу, отключить телефон и спать, пока не наступят лучшие времена: не восемь утра, как сейчас, а двенадцать, мне кажется, двенадцать – отличное время для первого завтрака».
А рано утром, когда в ее теле был самый сон, я просыпался и трепал ей в уши всякую ерунду: «Ты мой розовый какишок». Она смеялась: «Что, что ты сказал?» – «Я еще ничего не сказал, а тебе уже смешно». – «Как ты меня назвал?» – «Розовый какишок». – «Я думала, петушок», – снова засмеялась она сладко и сонно. «Не, какишок, когда ты смеешься, ты так сопишь, будто заводишь двигатель своих крыльев, я про ноздри». – «Ты про мой нос? Не нравится – не смотри». – «Какишкам нельзя волноваться, им надо спать». – «Опять будешь изменять мне с кофе». – «Да, ты спи», – целовал я и мял ее груди. Потом, понимая, что мне уже не уснуть, вставал и шел к кофе.