Глаза Клеопатры - стр. 35
И тут бабушка оказала жителям бесхозного, беззаконного, безымянного поселка неоценимую помощь: она гораздо лучше городского уполномоченного умела считать. Правда, ей, члену семьи изменника Родины, так и не довелось лично вправить мозги полуграмотному снабженцу. Всякий раз, как он появлялся на заимке, ее прятали вместе со всем семейством. Но нашлись в поселке языкастые бабы, делавшие это за нее. Когда надо было закрывать процентовку, по их подсчетам выработка выходила куда больше, чем уполномоченный готов был начислить. Ругались, препирались, сходились на чем-то среднем. И все же благодаря бабушке бабам удавалось выторговать какой-то процент в свою пользу.
Изредка наезжавшим на заимку мужикам бабушка понемногу отдавала на продажу в городах свои драгоценности, хотя это было рискованное занятие: могли спросить, откуда взял. Вырученные деньги, вернее, купленные на них продукты честно делили на всех.
– Подумай, – говорила бабушка Никите, – за столько лет никто нас не выдал, не обманул, слова худого не сказал. Запомни: крестьяне – это соль земли.
Война кончилась, все вздохнули с облегчением. Все готовились к лучшей жизни. Все, кроме бабушки.
– Как же так? – удивлялись бабы. – Война-то небось кончилась, теперь заживем. Мужики говорят, колхозы отменят.
– Вот и в ту войну так было, – говорила бабушка с такой уверенностью, словно сама помнила 1812 год. – Поднялся народ, выгнал француза, ну, думали, теперь послабление будет, крепостное право отменят. А начальство: да как они смели надеяться?! И не дали ни воли, ни конституции. Вот и сейчас так будет, попомните мое слово.
Как всегда, бабушка точно в воду глядела. Колхозы не отменили, а послевоенный голод оказался похуже военного. В городах снижали цены, в деревнях дети умирали от пеллагры[2]. В поселок приехал уполномоченный и реквизировал всех кур (коз предусмотрительно угнали в лес). Половина кур передохла в дороге, но уполномоченный отчитался о проделанной работе.
В сорок восьмом году ушли одна за другой с разницей в месяц обе старушки: Аделаида Эммануиловна и Клара Эммануиловна. Там, на заимке, их и похоронили. Бабушка просила мужиков, приезжавших из города, привозить газеты – хоть старые, хоть какие. Она прочитывала их от корки до корки, анализировала, сопоставляла. И дождалась: свою свекровь и детей она дотянула до пятого марта 1953 года.
Пятое марта она до самой смерти отмечала как второй день рождения. Уже на следующий год из Сибири в европейские города потянулись ссыльные, а потом и лагерники. Бабушка тоже вернулась в Москву, а после Двадцатого съезда занялась реабилитацией деда. Ей выдали на просмотр его дело, и она впервые узнала – своими глазами прочитала! – кто написал на деда донос. Выяснился, как говорили специалисты, и «мотив»: доносчик украл дедову диссертацию и выдал ее за свою. Вот когда вспомнила бабушка свою любимую собачку Муху, отважно лаявшую на врага!
Деда реабилитировали, а бабушка взялась за восстановление его авторства, и эта процедура растянулась на тридцать лет. В комиссии по реабилитации ей сказали: «Это не наш вопрос». Бабушка обратилась в Академию наук, где доносчик и плагиатор (бабушка называла его «мародером»), ставший к тому времени членкором, занимал какую-то административную должность. В академии ее выслушали, но помочь не захотели.