Герой того еще времени - стр. 17

– Ба, а скажи, вот ты при барине жила, когда революция была, ты же помнишь?

– Конечно, помню, мне уже двадцать три было, я уже Нинку родила…

– Так, скажи, при барине ведь хуже жилось?

– Почемуй-то хуже? Лучше жилось.

– Не, ты не понимаешь…

– Чегой-то я не понимаю?

– Ну, значит, не помнишь…

– Помню я все. Хорошо мы жили при барине, добрый барин был, не обижал нас.

– Да вот ты даже грамоте не выучилась.

– Не выучилась… Дура была, обиделась на замечание учителя, а потом в лесу пряталась и не ходила в школу.

От неожиданного отпора я терялся, не понимая, как можно не разуметь очевидные вещи. Баба Деня тоже не спешила обращать меня в свою диссидентскую веру, и мы отходили на свои рубежи, лениво перестреливаясь.

В следующий раз я уже выступал в роли пламенного пионера-атеиста и нападал на иконы с лампадкой, висящие в красном углу. Бабушка, не вступая со мной в кровопролитные сражения, как-то очень мудро уходила от моих наскоков, гася мою пропагандистскую дурь доброй улыбкой.

Нужно сказать, что она не посещала церковь и службы… Не знаю, как было бы, если бы в Занино был храм, но фанатизма по отношению к религии в нашей семье не наблюдалось, хотя и богохульство не дозволялось тоже. Больше того, однажды я услышал от бабы Дени фразу, которая (я уже был взрослым и довольно начитанным парнем) меня поразила:

– Знаешь, Славка, Бога, наверное, нет… Если бы он был, то разве мог бы допустить войну? И потом, что же я-то так всю жизнь мучаюсь? Счастливые денечки-то по пальцам можно пересчитать.

– Не знаю, ба, – в растерянности ответил я. Пускаться в длинные рассуждения не хотелось. Да и не ждала она от меня ответа. Это было продолжение какого-то ее внутреннего монолога.

Время шло, бабушка не молодела… Все тяжелее давались зимовки в Занино. Деревня пустела, народ разбегался по окрестным городам в поисках лучшей доли. «Мудрое» руководство Хрущева, пустившего под нож домашнюю скотину, сделало жизнь еще более «сладкой». И все чаще в нашем доме велись разговоры, что надо продавать дом в Занино и забирать бабушку в Москву. Мы в Москве стали жить в финансовом смысле повольготнее – сестра выросла, вышла замуж и жила отдельно, отцу повысили зарплату, да и я поступил в институт и мог претендовать на стипендию. Так что худо-бедно…

И вот со слезами на глазах бабушка соглашается на переезд к дочке в столицу. Нашелся покупатель на дом, сделка купли-продажи прошла успешно – дом отошел в хорошие руки и до сих пор принимает в своих стенах московских и тульских родственников новых хозяев. И я, когда попадаю в Занино, с нежностью смотрю на старое жилище бабы Дени, тем более что липка около дома, хотя и изрядно подсохла и потеряла часть ветвей, все еще стоит на посту, как верный часовой.

Была осень, яблоки и картошку убрали. Родители предложили раздать урожай деревенским, но бабушка наотрез отказалась… Она сказала, что надо все это продать, потому что на эти деньги она сможет прожить целый год. В итоге картошку и яблоки мы продали на Центральном рынке в Москве, и бабушка получила деньги, приплюсовав их к средствам, вырученным за дом, а мы с сестрой и отцом получили бесценный опыт, проторговав на колхозном рынке полтора дня.

Наше понимание, как баба Деня будет жить в Москве, что есть, что пить, во что одеваться, никак не совпадало с тем, как это понимала она сама. Привычка жить самостоятельно и ни от кого не зависеть привела ее в размышлениях к тому, что она высчитала (не знаю, правда, какими действиями арифметики при этом пользуясь), сколько денег можно потратить на себя в месяц. А в ее бюджет входила еще пенсия, которую платило наше государство колхозникам. А пенсия была «громадная» – аж 4 рубля 80 копеек в месяц. Так вот, ее богатство состояло из денег, вырученных с продажи дома, урожая и ежемесячной пенсии. Правда, вычисляя свою норму трат, неясно, сколько времени бабушка отпустила себе для жизни. Так или иначе, но сумма, которую Евгения Никитична могла позволить себе проесть и пропить (имеется в виду чай; ничего спиртного она себе не позволяла), составляла 9 рублей 26 копеек в месяц!