Генералиссимус Суворов - стр. 37
– Еще горяч… – тронул он рукой дорожный чайник со сбитнем и налил себе стакан. – С кибиткой-то управились? – бросил он Марье Петровне.
– Работнице я велела помочь… Управится…
– Работницу держишь? – подозрительно спросил он.
– Такая же, как и я, бездомная сирота, из-за хлеба, – потупилась попадья.
XII. На новоселье
С уборкой комнаты поспешили. Уже на другой день Александр Суворов с присущей ему аккуратностью расставлял на приделанные к одной из стенок комнаты полки своих единственных друзей – книги.
Отец уехал посещать петербургских сослуживцев и знакомых.
Комната молодого солдата вышла очень уютной. Стены были начисто вытерты – они были бревенчатые, без обой, пол чисто вымыт. Простой деревянный стол, три табурета и деревянная постель с тюфяком из соломы, кожаной подушкой и вязаным одеялом, привезенным с собою из деревни, составляли все ее убранство.
Пока в Петербурге гостил Василий Иванович, постель предназначалась для него, сын же должен был спать на полу, на сделанном сеннике, под дорожным тулупчиком. Сенник был сбит так, что к изголовью несколько возвышался.
Василий Иванович вернулся в радужном настроении духа.
– Уж ты и на новоселье? – удивился он, входя в отворенную дверь комнаты сына.
– Точно так, батюшка, устраиваюсь, – отвечал тот.
Старик разоблачился от верхнего платья и присел к столу.
– А я тебе радость привез, Саша, – сказал он после некоторого молчания.
Александр Васильевич в то время вынимал из сундука несколько книг, чтобы поставить их на полку.
– Какую? – спросил он, обернувшись и держа книги в руках.
– Можно освободиться тебе от строевой службы…
Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.
– Что вы, батюшка!
– Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…
– Настоящую, настоящую, то-то и хорошо… – прервал отца Александр Васильевич.
– Помолчи, твоя речь впереди будет, – остановил его Василий Иванович.
Мальчик замолчал и стоял уже весь бледный, и на глазах его дрожали слезы.
– Этому горю помочь можно – это приятель-то мой мне говорит. Он как по письменной части… Это про тебя-то… Дока, у меня он во всем дока – похвастался я… Тогда его можно будет пустить по письменной части… в канцелярию полка, до офицерского чина. Слышь, парень?
Мальчик не отвечал и стоял, как бы приросший к месту.
– И долго, говорю я ему, ваше высокопревосходительство, придется в нижних чинах быть? Нет, говорит, долго не задержим… Услужим для приятеля… Вот как! Слышишь, парень?
Александр Васильевич молчал, но слезы ручьями текли по его бледным щекам.
– Да ты никак ревешь? – вдруг воскликнул Василий Иванович, только что заметивший впечатление, произведенное на сына его речью. – С радости, что ли?
– Батюшка… Я хочу быть солдатом… Ведь вы же знаете… – повалился сын в ноги сидевшему на табурете отцу.
Василий Иванович встал и поднял его.
– Встань, встань, какой же ты солдат, коли ревешь, как баба.
– Я хочу быть солдатом, – продолжая всхлипывать, говорил мальчик.
– Ну и будешь солдатом… Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…
– Какой я, батюшка, мастак, – сквозь слезы ответил Александр Васильевич, – коли я пишу точно курица бродит… Разве так писаря пишут…