Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи - стр. 43

Принять в такой обстановке сторону Герцена (сочувствовавшего восставшим) для офицера означало только одно: стать нарушителем присяги. Уйти в отпуск, когда призываются резервисты и страна готовится к отражению нападения на нее, – это было бы похоже на дезертирство. Отмечу, что пропаганда пораженческих настроений и в более поздний период была мало популярной в сфере кадровых офицеров.

У проблемы отношения к восстанию 1863 года есть еще один аспект. С точки зрения гражданской юриспруденции поляки были мятежниками, но в условиях военных правовых норм, регулировавших формы партизанской войны и методы борьбы с ней, больше всего раздражала партизанская тактика инсургентов, которая для офицеров почти граничила с бандитизмом. Не зря восстание 1830–1831 годов, которое было обычной войной полевых армий и осады крепостей, не вызвало такого ежедневного взаимного озлобления. Норма партизанской^>348 войны – беспощадность, отсутствие четкого деления на тыл и фронт, на комбатантов и некомбатантов, то есть война вне законов и традиций – еще не стала привычной для военных. Иначе говоря, борьба повстанцев приобрела формы, законность которых для современников-военных носила сомнительный характер. Неудивительно, что «войска были крайне озлоблены на мятежников за их бесчеловечные жестокости, которые они совершали над местными жителями и над попавшими в их руки русскими солдатами и офицерами», – вспоминал Д. А. Милютин^>349.

У той части российского общества, которая порицала поляков, был заметен подъем патриотических настроений. Д. А. Милютин вспоминал: «Вооруженный мятеж поляков и дипломатическое вмешательство Европы, столь прискорбные сами по себе, имели, однако же, и свою полезную сторону для России. Они произвели благоприятный перелом в настроении умов в среде наших образованных слоев; открыли глаза той части нашей интеллигенции, которая в течение двух предшествующих лет легкомысленно поддавалась в сети польской интриги»^>350. Даже иностранцы были поражены силой патриотического единомыслия русских.

Английский посол лорд Нэпир писал графу Росселю: «В случае вмешательства или угроз со стороны иностранных держав воодушевление будет чрезвычайно сильное. Все национальные и религиозные страсти русского народа затронуты польским вопросом. Рекруты спешат стать в ряды войска с небывалым рвением, твердо уверенные в неизбежности войны за веру»^>351. Итак, отрицательное отношение к событиям 1863 года в Царстве Польском и Виленском генерал-губернаторстве для офицера можно назвать правилом^>352.

С поведением Н. Н. Обручева в 1863 году связана легенда, сторонники которой ссылаются на дневник ген. М. А. Газенкампфа.

Великий князь Николай Николаевич (старший), командующий Дунайской армией, крайне негативно относился к Н. Н. Обручеву (и не только к нему) и в 1876-м, 1877 годах, когда предлагалась кандидатура Обручева на пост начальника штаба армии (в Ливадии в 1876 году), начальника штаба Дунайского отряда (по предложению цесаревича в декабре 1877 года), категорически воспротивился этому. Газенкампф так описывает аргументацию великого князя: «Когда, в 1863 году, был объявлен поход 2-й гвардейской пехотной дивизии, то Обручев сложил с себя звание начальника штаба этой дивизии, открыто заявив, что не желает участвовать в братоубийственной войне, и перешел в главный штаб, на должность управляющего делами Военно-Ученого комитета. Хотя с тех пор много воды утекло и Обручев давно бросил свой ярый либерализм, но великий князь ни простить, ни забыть этого не может. Он сам рассказывал мне (то есть Газенкампфу. – О. А.) эту историю, о которой я, будучи в 1863 году молодым офицером, и не подозревал (выделено мной. – О. А.)»