Где распускается алоцвет - стр. 31
– Девице-красавице муку сулит!
…ещё удар.
– Ясное солнышко день начинает… ночниц прогоняет… от мук избавляет… в печь поди, шух-шух!
Последние слова она почти что выкрикнула.
Каждый удар кочергой оттеснял ночницу – извивающуюся, шипящую, как гадюка, – ближе к углу комнаты, к горящим свечам. Шаг, другой… Стоило кромке чёрных одежд зацепить пламя – и ночница влипла в него, как муха в паутину.
Заверещала, разинув рот.
Вытянула длинные, когтистые руки…
«Чтоб ты сдохла», – подумала Алька.
А вслух сказала:
– Нарекаю тебя сухим листом! – и ещё раз пихнула её кочергой в пламя.
Ночница вспыхнула разом вся, от макушки до пят. Вспыхнула – и за считаные мгновения прогорела; вот была – и вот её не стало, только в ушах зудело от воплей, а на стене виднелся обгорелый силуэт, как отпечаток.
Когда Алька обернулась к Даринке, та сидела на постели, одной рукой прижимая к груди одеяло, а другой – выставив перед собой ключ, как щит.
Или как меч.
– Получилось? – выдохнула она.
– Ага, – ответила Алька, улыбаясь до ушей. И – лихо пристроила кочергу на плечо, как биту. – Мы молодцы. И всё будет хорошо… И позвони Заряну, что ли. Пусть приедет и поможет тут убраться, соль хоть подметёт…
Зарян взял трубку сразу, словно только этого и ждал, и приехал минут через пятнадцать. Со школы он изменился не сильно, только соломенные волосы на затылке поредели, а ещё над верхней губой прорезались жидкие усы. Он не рассыпался в благодарностях и не шмыгал носом, как Даринка, но явно был впечатлён. Может, масштабами бардака – стол был в восковых подтёках, а соль Алька растоптала по всей спальне; может, закопчённой кляксой в виде человеческого силуэта над тем местом, где сгорела ночница.
– Просто смойте, пятно безвредное, – посоветовала Алька, уходя. Даринка уговаривала остаться и переночевать, но им явно было что обсудить с мужем. А в крови всё ещё бродил адреналин, требуя или выходить его, или проораться; в пять утра, конечно, предпочтительнее было первое. – Нет-нет, не надо меня провожать, тут идти-то полчаса. Как раз голову проветрю.
– А если нападёт кто-то? – пробормотала Даринка, переступая с ноги на ногу; муж придерживал её за талию и смотрел снизу вверх с такой нежностью, что без всякого колдовства становилось ясно: да, любовь, на всю жизнь, до самой старости.
– Если такой дурак найдётся, то применю против него кочергу, – отшутилась Алька. – Честно, она и против людей работает не хуже.
Городок до рассвета, ранней осенью, был диво как хорош. Веяло сухим холодком; пахло листьями. Небо уже начало сереть – и очень кстати, освещение в этой части Краснолесья не работало. Иногда слышалось урчание двигателей: в рабочий день многие вставали пораньше, особенно те, кто работал на фабрике.
Было на удивление спокойно.
Настолько, что Алька даже не вздрогнула, когда услышала вкрадчивое:
– И что такая красавица делает ночью на улице совсем одна?
– Идёт домой после девичника, – откликнулась она, оборачиваясь. – А ты тут откуда?
Айти стоял у поворота в микрорайон, мимо которого она только что прошла и никого не увидела; впрочем, немудрено – фонари здесь тоже не горели.
– Не спалось чего-то, решил выпить пива и погулять, – ответил он не моргнув глазом и отсалютовал ополовиненной бутылкой. – Не бойся, я не пьяный. Оно безалкогольное. И пивом не пахнет.