Гарь - стр. 23

Не успел отец договорить, как лязгнула дверь.

– Мальчики, давайте к столу – тихо позвала мама.

Вилки наизготовку, ножи – в штыковую. Тянутся над тарелками кулачки с приборами. Как-то очень собранно, стеснительно, даже намуштровано, будто не домашнее застолье, а игра в аристократизм. Один отец сидит неподвижно во главе, блестя рюмкой, ожидая, когда приземлятся все колбасные лепестки, все салатные горки. Странно меняются традиции, подумалось. Шестеро наигрывают по стеклу, как в оркестровой яме, такой секстет. Очень соблазнительное словечко. Шестеро без дирижёра, полная импровизация. Все говорят со всеми, и никто никого не видит, глаза сосредоточены на посудном лабиринте. Вываливаются на скатерть кукурузные зерна в подливке, всплескивают сорвавшиеся маслины. Никого бы не задеть, не испачкать. Со всех сторон температурный жар Глеба подпирает дыхание, тепло тел, разгоревшихся духов, и его болезненность словно растворяется в семейном хоре.

– Вовуша, сынок, открывай шампанское!

– Давай, Вов, нагреется же!

– Шапочку аккуратней придерживай.

– Не шапочку, мам, а плакету.

– Как?… Плакету?

– Хорош, выделываться, Вов, открывай!

– Ну ты придумаешь тоже, а проволочка как тогда называется?

– Ой, да ничего он не знает, Виктория Глебовна, на Ютубе подсмотрел и теперь умничает.

– А вот нифига. Мы на курсах сомелье изучали. Подтверди, солнышко…

– Изучали, как же. Ты там оба раза просто бокалы залпом выпивал, а на обратном пути еще тащил за пивом: «пропустим на дорогу», «надо кислый привкус перебить». Вот и все изучение.

– Muselet!

– Что?

– Muselet! Проволока так называется, вспомнил. Знаете, как переводится? Никогда не угадаешь! Намордник! Прикиньте! Как намордник для псины!

– Вовуш, ну ты и говори, и открывай! Так, кто шампанское? Я, Маша, Зоя…

– Нет, спасибочки, я себе коктейль замучу с водкой.

–…у вас, девушки и замашки, настоящее французское с водкой мешать.

– Ничего-ничего, нормальное игристое Белугой не испортишь. Мы в Академии так иногда шампусик употребляли коктейльно, Огни Москвы называлось. Молодца, Зоя! Одобряю!

– Господи, Володя! Ну зачем так бабахать! Ты посмотри, почти потолок пробил, а если б в мою люстру?!

– Быстрее-быстрее, фужеры, убегает!

– Нормал бабахнуло. Похлеще, чем на Котляковском, да, бать?

– Володя! Ну что ты вспоминаешь? Так я тебя к этикету и не приучила.

– А что, такого. Я тот куртец батин похоронный как сейчас помню на маме. Весь в потеках затертых и с метелками травы под воротом, а батя ваще в одной рубашке черной.

– Да от пальто-то маминого и не осталось нихера, одна грязь. Мы в ресторан потом заехали в порядок привестись, там все и бросили. Думали сначала в торговый дом, но… красавица наша наотрез отказалась после всего примеряться.

– Нас, получается, тогда сразу к Глеб Давидовичу и отправили?

– Да не, ты че, братиш. Мы тогда весной к деду Коле уехали. Я там траванулся чем-то и с мамой в больнице лежал, пока ты матерщине учился, а к Давидычу это уже года через два, наверное, а бать? Когда дяде Игорю прилетело?

– Ой, ну что вы все вспоминаете это жуткое время. Как только прожили непонятно. Каждый день в новостях как сводки с фронта – того взорвали, этого застрелили. Не дай бог.

– Да это в девяносто восьмом. Игорюху тоже в подъезде ждали, но он сам падлу-хохла завалил, хотя и досталось ему пулевое. Я его в больнице сначала спрятал, потом на базе отдыха под Владимиром. Франц тогда зарешал основательно, он уже в гору шел… А вас-то в деревню нельзя было, отец мой в запой осенний ушел, вот и пришлось к Давидычу…