Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа - стр. 53

…Попробую расшифровать папашино залихватское «гамбургский симпатяга». С «симпатягой» более-менее понятно. Плечистый и бравый морячок в брюках-клеш (с нацбантом), черные брови вразлет, непременно усы и треугольничек тельняшки, видный в открытом вороте фланелевой форменки. Обязательно гюйс – широкий синий воротник на спине с тремя белыми полосками. Гюйс перекликается с флагом корабля. Таков портрет моего отца в юности. Потом уже мичманский китель с золотыми пуговицами и фуражка с «капустой». Капустой на флоте называется кокарда на фуражке. Якорек и звездочка в обрамлении дубовых листьев. «Идет матрос, капусту лавируя…» Матрос проверяет посадку фуражки на голове. Кокарда должна находиться строго посередине лба, на одной линии с носом. Матрос ставит ладонь ребром и проверяет соответствие кончика носа и кокарды – лавирует. Теперь гамбурский. Есть устойчивое выражение – по гамбургскому счету. Виктор Шкловский написал эссе «Гамбургский счет». Выражение касается подлинной системы человеческих ценностей, свободных от корыстных интересов и сиюминутных обстоятельств. Почему на гюйсе три полоски, почему все моряки говорят не «во флоте», а «на флоте» и почему отец называл себя «гамбургским симпатягой», останется тайной. В жизни настоящего матроса всегда есть тайна.

…А разве бывают матросы ненастоящие? Ну вот Адольф Лупейкин – кто он? Не летчик, хотя ходит в летной куртке. Не кавалерист – брюки-галифе с кожаной вставкой и хромовые сапоги… Он старшина на дебаркадере. Принимает концы с пароходика ОМ-5, подает трап и моет палубу. Но именно Лупейкин и есть настоящий матрос! Язык не повернется назвать его ненастоящим. И дело совсем не в треугольничке тельняшки, выглядывающем в вороте его рубахи. Сколько тайн в жизни Лупейкина, не знаем даже мы, его ученики и юнги. Шкловский объясняет: когда борцы борются на ковре, они все время мухлюют… «Жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера». Но один раз в год они собираются в гамбургском трактире и там при закрытых дверях и завешанных окнах борются. «Долго, некрасиво и тяжело», – пишет Шкловский. И еще он пишет: «Здесь устанавливаются истинные классы борцов – чтобы не исхалтуриться. Гамбургский счет необходим в литературе. По гамбургскому счету – Серафимовича и Вересаева нет. В Гамбурге Булгаков – у ковра. Бабель – легковес. Горький – сомнителен (часто не в форме). Хлебников был чемпионом». Достаточно жестко выглядит классификация Шкловского. Интересно, что он сказал бы о современных писателях? У ковра ли Яхина, Сорокин, Быков и Прилепин? Или просто сидят в гамбургском трактире с кружкой пива и смотрят, как некрасиво борются настоящие. Может, мой папа намекал своей возлюбленной на то, что все у них будет по-настоящему, без поддавков? И поэтому он гамбургский симпатяга? Получается, мой папаша читал Шкловского.

Недавно наблюдал, как выстраивается очередь за автографами к Дарье Донцовой и к Захару Прилепину. Дело происходило на книжной ярмарке. Люди стояли, изогнувшись драконом, на фоне древнего Кремля. Чтобы не случилось давки, очередь контролировали полицейские. Происходящее живо напомнило мне картинку приезда некогда суперпопулярной группы «На-На» в провинциальный городок. Помню, кажется, в Твери, выпускали конные наряды, чтобы избежать столпотворения и давки. Девчонки-фанатки визжали, плакали и рвали одежду на кумирах. Для таких выходов Алибасов выдавал ребятам-солистам специальную одежду. Она легко рвалась на лоскутки. На Красной площади обошлось без конников, а Донцова и Прилепин были в своей обыкновенной одежде. Люди подписывали не подаренные книги, а купленные на магазинных прилавках. Выше я заметил, что у современных писателей почти нет писательских гонораров. Прикинул. Предположим, каждая книжка продавалась по тысяче рублей, в среднем. У Прилепина «Обитель» – роман размером с кирпич. Издатель отвалил авторам по десять процентов с книги. На самом деле я не знаю сколько. Может, и больше. К Донцовой очередь стояла почти пять часов. Можно высчитать выручку писателя. Мне кажется, не такая уж она и мизерная. Стоять было жарко. Донцовой принесли стул. Рядом, в павильоне № 14, шла презентация моей повести «Ангелы Асфодели». Ну… не совсем ужас-ужас. Человек пятьдесят, а может, и все сто пришли. Книжки я подписывал бесплатно. И радовался. По сравнению с прошлыми ярмарками сегодня у меня аншлаг! Завидовал ли я Агриппине и Евгению? Настоящие имена Донцовой и Прилепина – Агриппина и Евгений. Ну… Может быть, в душе. Но не люто, а слегка. Зато мой лирический герой Шурка, уже изрядно постаревший, но сохранивший деревенскую задиристость, громко произнес никому не известную на Красной площади фразу: «Наша так не ушла – сидим чай пьем!» Что очень приблизительно означало: «Мы еще посмотрим, за кем останется победа». Гиляк-охотник гнался на лыжах по глубокому снегу за лисой-чернобуркой, зверушка неожиданно сделала крюк и ушла в распадок. Гиляк вытер разгоряченное лицо, развел костерок и поставил на огонь чайник. Потом он закурил, задумчиво посмотрел на подернутую морозной дымкой сопку и закричал: «Наша так не ушла… Сидим чай пьем. Посмотрим, кто кого!» «Ого-го!» – отозвалось эхо. В распадках долгое эхо. И всегда хочется закричать что есть мочи, когда видишь такое пространство. Чтобы кто-нибудь откликнулся вдалеке. В фильме «Подельники» тренер и его ученик именно так и кричат, с горы в распадок.