Габриэла, гвоздика и корица - стр. 56
– Лучше, сеньор, вам уйти с глаз долой…
Она снова стала вычёсывать из волос вшей, выставив ноги на солнце. Насиб пожал плечами.
– Может, знаешь кого-нибудь?
Она не ответила, лишь покачала головой. Насиб спустился по холму Витория, прошёл через кладбище.
Внизу сверкал на солнце шумный город. Прибывший рано утром пароход «Ита» стоял на разгрузке. Что за город? Столько разговоров о прогрессе, а кухарку днём с огнём не сыскать.
– Как раз благодаря прогрессу, – объяснил ему Жуан Фулженсиу, когда араб зашёл в «Образцовую книжную лавку», чтобы перевести дух, – рабочая сила растёт в цене, и хороших работников всё труднее найти. Может быть, на ярмарке?
Еженедельная ярмарка – это праздник. Шумный и красочный. Огромный пустырь простирался от пристани до железной дороги. Куски вяленого, запечённого, копчёного мяса, свиньи, овцы, олени, паки[88], агути и другая дичь. Мешки с белой маниоковой мукой. Золотистые бананы, жёлтые тыквы, зелёные жило[89], киабу[90], апельсины.
В ларьках в жестяных мисках продавали сарапател[91], фейжоаду[92], мокеку из рыбы. Крестьяне обедали, запивая еду кашасой. Насиб спрашивал о кухарке и здесь. Толстая негритянка, в чалме, с бусами в несколько рядов и множеством браслетов, сморщила нос:
– Работать на хозяина? Сохрани господь…
Невероятных расцветок говорящие попугаи.
– Сколько хотите за этого попугая, дона?
– Восемь мильрейсов, только для вас…
– Слишком дорого.
– Но ведь он на самом деле говорящий. Знает все ругательства…
Попугай словно в подтверждение заголосил «Ай, сеу Мэ»[93]. Насиб прошёл между грудами молодого сыра, солнце играло на золотистых боках спелых жак[94]. Попугай кричал: «Дур-рачина! Дур-рачина!» Никто ничего не знал про кухарку.
Слепой музыкант, перед которым на земле стояла деревянная миска, рассказывал под гитару истории времён борьбы за землю:
Слепые иногда многое знают. Но сейчас они ничем не могли помочь. Один из них, прибывший из сертана, стал поносить ильеусскую кухню последними словами. Тут не умеют готовить, вот в Пернамбуку – настоящая еда, не то что здешняя бурда; здесь никто не знает, что такое хорошая стряпня.
Бедные арабы, бродячие торговцы, демонстрировали содержимое своих сумок, всякую мелочовку и безделицу: отрезы дешёвого ситца, блестящие ожерелья с фальшивыми камнями, кольца с брильянтами из стекла, духи иностранных брендов, изготовленные в Сан-Паулу. Мулатки и негритянки, служанки из богатых домов, толпились перед открытыми сумками.
– Бери, красавица, бери. Дешевле только даром… – У торговцев был смешной акцент, но зазывный голос.
Долгие торги. Бусы на шеях негритянок, браслеты на руках мулаток, какой соблазн! Стекляшка в кольце сверкает на солнце ярче любого бриллианта.
– Всё без обмана, высшего сорта.
Насиб прервал затянувшийся торг, поинтересовавшись, не знает ли кто-нибудь хорошую кухарку.
– Да, сеньор, была тут одна, очень хорошая, золотые руки, но она служила у командора Домингуса Феррейры. Там с ней так обходились, будто она и не прислуга…