Фурия Первого консула - стр. 68

– Нельзя не надеяться, – ответил Валериус, – что Первый консул державы соблаговолит быть ее гражданином.

– Игра словами, сенатор. Мы своими глазами видели довольно доказательств искусства Октавиана. Каковых доказательств, кстати, оказалось достаточно для Гая Секстуса. Почему бы и нам, остальным, ими не удовольствоваться?

– Личный врач Гая Секстуса показал, что Секстус долгое время страдал от отравления очищенным гелатином, – строго заметил Валериус. – Гелатин поражает весь организм, в том числе и разум. Вполне возможно, что Гай Секстус в последний год своей жизни был умственно неполноценен.

Голос Валериуса заглушил негодующий ропот, Амаре же снова захотелось придушить этого хорька. Сперва он заставил всех слушать бесконечные разглагольствования Ульфуса, теперь пытается свернуть дело, ссылаясь на спешку. Правда, подобная тактика, случалось, приносила успех в Сенате, хотя чаще в тех случаях, когда не находилось серьезных противников. Но такое… усомниться в умственной полноценности Гая – это мастерский штрих. Если эту мысль поддержат большинство сенаторов, почти все сделанное Гаем за время вторжения ворда сочтут незаконным и жадный до власти Сенат обесценит все его действия. Секстус ведь теперь едва ли сможет защититься.

Был способ отвести меткий выпад Валериуса, но вот хватит ли Теогинусу ума…

Теогинус поднял руку, безмолвно призывая к порядку, и шум затих до редких шепотков.

– Почтенные собратья по Сенату, – не скрывая презрения, заговорил Теогинус. – Едва ли не все консулы и патриции в последний год войны работали рядом с Гаем Секстусом. Не предполагаете же вы, что множество граждан страны, в большинстве – одаренных водяных магов, не заметили его безумия?

– Брат… – начал Валериус.

– Если же он в самом деле впал в умственное бессилие, – продолжал Теогинус, – то и усыновление им Аквитейна Аттиса должно считаться точно таким же подозрительным, как признание Октавиана.

– Ха! – Амара оскалилась в ухмылке и кулаком стукнула Бернарда по колену. – Додумался!

Бернард накрыл ее кулак ладонью:

– Полегче, милая, синяков наставишь.

– Аквитейн Аттис, – продолжал Теогинус, обращаясь ко всему Сенату, – бесспорно, один из лучших образцов таланта, способностей и управленческого гения, какие может предложить сообщество граждан. Невозможно оспорить его искусство и личную отвагу в битвах против ворда. – Он набрал в грудь воздуха и прогремел: – Но все это не оправдывает тех, кто пренебрег законом государства! Ни Аквитейна. Ни граждан. Ни Сенат! – Он медленно повернулся, обводя взглядом ряды сенаторов. – Не сделайте ошибки, почтенные сенаторы. Презреть сейчас волю Гая Секстуса было бы изменой закону, правившему этой страной с ее основания, – закону, который позволил нам пережить столетия волнений и войн.

– То есть во имя традиции, – перебил его Валериус, – мы должны без нужды разбрасываться жизнями наших воинов? Это вы хотите сказать, сенатор?

Теогинус в упор взглянул на Валериуса:

– Мы лишились половины страны, сударь. Потеряли несчетное множество жизней. Сама столица Алеры пала, поглощенная землей и огнем. Но главное, что есть в нашем государстве, неподвластно никакому врагу. Оно высечено в нерушимой твердыне умов и сердец – и это закон. Он закован в добрую сталь легионов, которые готовы своими жизнями защищать Алеру. Он струится в жилах граждан, призванных к оружию против грозящего народу врага. – Оратор картинно взмахнул рукой, указывая на запад. – И он там, в живом памятнике того Дома, что с незапамятных времен направлял нашу державу. В Гае Октавиане.